Зарубежная Россия: Русская молодежь в эмиграции

14-21.07.2005, Русская Газета (Болгария) №№ 27-28, http://russkayagazeta.com

Виктор Косик, д. ист. н., Ин-т славяноведения

За время революции и Гражданской войны за пределы «красной» России были выброшены ее «белые» дети: одни, зачастую будучи участниками тогдашних сражений, знали, за что и почему они оказались на чужбине; другие в силу своего возраста еще не были в состоянии понять значение наступивших перемен. Судьба молодежи волновала практически всю эмиграцию, видевшую в «детях» строителей нового Отечества. Еще в разгар Гражданской войны, в мае 1920 г., Константинопольское совещание представителей правительственных и общественных организаций за рубежом под председательством генерала А. С. Лукомского возложило обязанности по организации школьного образования на Всероссийский союз городов, деятельность которого финансировалась правительством П. Н. Врангеля. Помощь оказывал и Американский Красный Крест. В дальнейшем свою лепту вносили другие организации и правительства стран русского рассеяния. Так, Чехословакия приняла на полное содержание до 4 тыс. русских студентов и около 100 профессоров, Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 г. — Королевство Югославия) — около 1300 студентов. Франция ассигновала на оплату лекций русским профессорам, на содержание русской средней школы и студентов только в 1922 г. 400 000 фр. Все это конечно не могло не восприниматься с благодарностью, к которой, однако, примешивалась известная доля сарказма: дескать, союзники могли бы сделать и больше, учитывая отошедшие к ним военные трофеи в форме части золотого запаса России, а также кораблей военного и гражданского российских флотов.

В новых условиях первоочередная задача учащих, тех кто выжил в Галлиполи, куда союзники выбросили погибать русских изгнанников, состояла в том, чтобы дать своим подопечным образование, необходимое в бытии вдали от Родины и для жизни в будущей России, свободной от большевиков. Сами преподаватели были прямо заинтересованы в создании дающих им заработок учебных заведениях. При этом складывалась весьма интересная ситуация, когда «отцы», уже проигравшие Россию, учили молодежь любви к Родине.

Говоря о русской высшей школе в эмиграции, все исследователи дружно вспоминают известную «Акцию русской помощи», начатую властями Чехословакии и продолженную в других государствах. Одновременно они как-то стыдливо забывают, что во многом демократы из ЧСР только «делились» награбленным. (Как благолепно вспоминал профессор Н. Н. Алексеев, золото, захваченное чешскими легионерами в 1918 г. в России, «послужило фондом для образовании в Праге чешского Легио-банка. Бенеш, сам бывший легионер и большой русофил, и президент Масарик чувствовали, будучи людьми в высшей степени порядочными и честными, некоторую неловкость создавшегося положения и считали, что у них есть моральная обязанность по отношению к русским как-то возместить свой русский долг». Здесь стоит только задать себе вопрос: а если бы золота не имелось? Тем не менее оно было, и в 1923 г. «на средства чехословацкого правительства» был создан известный Педагогический институт им. Я. А. Коменского по подготовке преподавательских кадров для будущей России. Однако через три года он был закрыт по причинам экономического и политического характера. Первые были связаны с затратами на оплату профессоров и содержание студентов. Вторые, в частности, были обусловлены советскими протестами «против подкармливания белогвардейцев». В сущности, чехословацкие власти, «поделившись» русским золотом, сочли свою миссию выполненной.

И тем не менее оно сыграло свою роль. Так, широкую известность снискал в Праге юридический факультет. На его открытии в 1922 г. П. Н. Новгородцев подчеркнул: «наша цель — ни курсов революции, ни курсов контрреволюции». Как и все другие высшие учебные заведения, он должен был выпускать специалистов для будущей деятельности в России и одновременно предоставлять работу профессорам-эмигрантам. В числе преподавателей был отец Сергий Булгаков, будущий профессор Свято-Сергиевского богословского института, автор «софианского» богословия. Там читали лекции такие профессора, как А. А. Чупров, Н. Н. Алексеев, Н. С. Тимашев. Однако «не успев расцвести, факультет начал вянуть» по тем же причинам, что были приведены выше. Тем не менее он просуществовал гораздо более длительное время. За 1922—1929 гг. получили диплом 384 студента. Факультет выпустил в науку П. Н. Савицкого, теоретика евразийства, М. Е. Фридиева, знатока истории русского и советского права, М. В. Шахматова, исследователя истории власти средневековой России, М. А.Циммермана, специалиста по международному праву, О. О. Маркова, историка средневекового права.

Во многих странах русское учительство и студенчество были приняты в государственные учебные заведения. Весьма мощно была представлена наша профессура на болгарской земле. В 1921-1939 гг. в Софийском университете трудилось 35 профессоров и преподавателей, в основном, на медицинском, историко-филологическом, юридическом, богословском факультетах. Так, болгарские и русские студенты могли слушать лекции по археологии и византийской истории Н. П. Кондакова. На медицинском факультете большинство научных дисциплин преподавалось русскими профессорами. Из русских ученых, которые вели занятия на историческом факультете, можно упомянуть и П. М. Бицилли. На филологическом факультете читали лекции теоретик евразийства князь Н. С. Трубецкой, литературовед и философ К. В. Мочульский. На богословском факультете — Н. Н. Глубоковский, М. Е. Поснов, А. П. Рождественский, Г. И. Шавельский.

Для граничившего с Болгарией Королевства сербов, хорватов и словенцев эмиграция была прежде всего «профессорской». Еще живут те, кого учили русские специалисты, память о которых пока не умерла. Те же сербы помнили, что на Балканах рядом с ними сражались десятки тысяч русских солдат и офицеров. За время войны Россия предоставила Сербии кредиты на сумму свыше 100 млн. рублей золотом. Большое значение для жизни русских в той же Сербии имел Русский совет по культуре, в обязанности которого входила забота о нуждах просветительских и научных учреждений. Сравнительно быстро решались вопросы трудоустройства преподавателей.

С Белградским университетом, в котором училась и русская молодежь, связаны имена многих русских ученых, трудившихся на преподавательском и научном поприщах. Судьба многих наставников напоминала авантюрный роман. Так, Григорий Орлов, графский отпрыск, сын генерала, увлекавшийся правом и археологией, в роковом для самодержавной России 1917 г. поддерживает революцию и по рекомендации С. Орджоникидзе назначается министром статистики в Дагестанской республике. Угроза «чистки» с непременным расстрелом вынудила его бежать вначале в Турцию, затем в Болгарию. В 1922 г. он прибыл в Королевство сербов, хорватов и словенцев. Окончил философский факультет университета в Белграде. Занимался преподавательской деятельностью в глухих провинциальных городах. Читал лекции по русской истории на кафедре восточных и западных славянских языков Белградского университета.

Широкое распространение получила и практика привлечения в духовные учебные заведения преподавателей из России, передававших свои опыт, знания, искусство сербской и русской молодежи, решившей посвятить себя пастырству. Тут следует вспомнить Богословский факультет Белградского университета, где преподавали известные богословы А. П. Доброклонский, Н. Н. Глубоковский, о. Феодор Титов, который еще в конце XIX в. издал замечательную книгу о сербском митрополите Михаиле. В Битольской семинарии в числе наставников был о. Иоанн (Максимович), будущий владыка Шанхайский, причисленный к лику святых.

Немалый вклад в дело просвещения русской молодежи внесли сотни учителей, преподававших в гимназиях, училищах, кадетских корпусах, девичьих институтах, других школах. При этом хочу подчеркнуть, что в первое время учебные заведения для многих служили не школой знаний, а местом пропитания. «Константинопольский Русский лицей, — писал Вадим Андреев, — был единственным в мире средним учебным заведением, где за школьными партами сидели: полковник, которому приходилось брить наголо седеющую голову... помощник присяжного поверенного, инженер путей сообщения, капитан дореволюционного производства и целый выводок поручиков и подпоручиков времен Гражданской войны. В четвертом классе сидели двадцатилетние казаки, во втором — калмыки; на их безусых лицах время не оставляло следов. Все эти ученики попали в лицей, главным образом, потому, что лицеистов кормили. Правда, встречались иногда и настоящие ученики — те, кому Гражданская война помешала получить среднее образование» .

Однако далеко не во всех странах власти стремились оказать действенную помощь беженцам из России. Где-то было равнодушие, где-то политика, явно враждебная к русским. Так, когда в 1918 г. Румыния захватила Бессарабию, русские учителя, отказавшиеся присягнуть на верность королю, были тотчас выброшены на улицу. В школы пришли фельдфебели и унтер-офицеры: в Кишиневе «лектором на летних курсах для учителей состоял малограмотный лакей из Ясс». В 1920 г. русская средняя правительственная школа была уничтожена, а в 1923 г. завершена румынизация начальной — земской и городской — школы. Хотя королевский декрет от 17 августа 1918 г. провозглашал, что «каждая национальность, проживающая в Бессарабии, имеет право обучать своих детей на родном языке».

Однако в тех же балканских славянских странах ситуация была иной: правительства этих стран немало способствовали сохранению русской культуры вдали от Родины, где историю писали заново.

На Балканах, в Болгарии в начале 1922 г. распахнули двери такие гимназии, как Шуменская, Пещерская, Пловдивская. Память сохранилась также о Софийской, Варненской, Дольнооряховицкой, Галлиполийской гимназиях. Однако фраза «распахнули двери» не дает представления о работе этих учебных заведений. Например, в Дольной Оряховице «общежития были в сараях, классы — в общинском управлении, в дюкяне — сиречь, кабачке, пропахшем сливовой ракией да местным вином, — учительская». Другая, Галлиполийская гимназия была основана «вскоре после того, как несколько десятков тысяч русских белых воинов армии генерала Врангеля, под нажимом во много раз превосходящих красных, вынуждены были покинуть последнюю часть Русской земли - Крымский полуостров, чтобы по милости предателей союзников — французов и англичан — через Константинополь иметь возможность высадиться с кораблей всего Черноморского флота на «голое поле» полуострова Галлиполи в Турции. Основание гимназии в тех условиях голода. холода, болезней, полной неизвестности будущего... было одним из чудес наряду с рядом других, которые заслужили одно общее название «Чудо генерала Кутепова». Начало их работы пришлось на то сложное время, когда мощь врангелевцев внушала определенные опасения властям. Так, в июле 1922 г. Пловдивская русская гимназия, которая получала деньги от штаба первого армейского корпуса ген. А. П. Кутепова осталась без средств из-за ареста, наложенного на деньги врангелевцев. В начале 1923 г. обсуждался даже вариант о перемещении русских средних учебных заведений из Болгарии в другие страны. Ситуация после переворота 9 июня 1923 г., в результате которого к власти пришли националисты, резко переменилась: 14 августа Совет министров принял решение о ежемесячных отчислениях по 500 тыс. левов с формулировкой на «помощь русским детям в Болгарии». Однако в 1931 г., вследствие общего экономического кризиса, субсидирование русского учебного дела сократилось до 80 000 левов. И тем не менее, школы продолжали работать, хотя уже в других, более тяжелых условиях.

Достаточно большой по тому времени была сеть русских учебных заведений в Королевстве сербов, хорватов и словенцев, на территории которого к середине 1925 г. действовало 17 школ с 2820 воспитанниками. Причем восемь школ, в которых училось 2240 детей, содержались полностью за государственный счет, остальные получали субсидии от югославских властей. Педагогический персонал насчитывал примерно 300 человек [4. С. 47]. В октябре 1923 г. все русские школы были подчинены в педагогическом отношении (программы, персонал) министерству народного просвещения.

В наиболее благоприятном положении по многим критериям была I Русско-Сербская гимназия в Белграде, открывшаяся в октябре 1920 г. Перед учителями стояла сложная задача: не только дать некую сумму знаний, но и воспитать детей в православии, любви к Родине своих предков, к славянству. Здесь, как и везде, шла работа под девизом — истинное просвещение соединяет умственное образование с нравственным. Там стремились не допускать разрыва между национальным воспитанием и воспитанием в православном духе. Уже название этого учебного заведения свидетельствовало о стремлении ее отцов-основателей (с русской стороны это прежде всего — профессиональный педагог и славянский деятель Владимир Дмитриевич Плетнев, с сербской — Александр Белич, будущий президент Сербской Академии Наук и Искусств) сделать все, чтобы гимназические выпускники, оставаясь русскими, сохранили «и понимание, и знание, и любовь к стране, которая в тяжелые годы проявила себя истинным, бескорыстным другом... эти воспитанники должны были быть залогом будущей тесной связи между двумя народами».

В 1929 г. гимназия была разделена на мужскую и женскую. Спустя четыре года они разместились в только что отстроенном (1933 г.) Доме русской культуры имени императора Николая II с великолепным концертно-театральным залом.

На югославской разместились и другие учебные заведения. С марта 1920 г. в г. Новый Бечей действовал Харьковский институт императрицы Марии Федоровны. Начальница - М. А. Неклюдова. Институт завершило около 400 воспитанниц. Тогда же прибыл из Новороссийска и обосновался в Белой Церкви Донской Мариинский институт. Начальницей института, в котором было двести девиц, являлась Н. В. Духонина. В ноябре 1921 г. в г. Великая Кикинда была учреждена «Первая Русско-Сербская Девичья Гимназия» или институт на 180 воспитанниц и с интернатом на 60 девиц. Основательницей и его начальницей стала Н. К. Эрдели. Покровительницей — королева Мария, жена короля Александра I.

Во всех этих учебных заведениях девицы воспитывались на богатейшей культуре и истории России, в вере в ее скорое возрождение и великое будущее, а также в готовности служить Родине «всеми силами души и сердца подлинно русской женщины». В начале 1930-х гг. для улучшения материального положения Харьковский и Донской девичьи институты были объединены, получив новое название «Русский девичий институт имени императрицы Марии Феодоровны», который был расформирован в военном 1943 г.

Вместе с Белыми армиями покидали Родину и кадетские корпуса, нашедшие в своем большинстве пристанище в Королевстве сербов, хорватов и словенцев: Крымский — из кадетов Петровско-Полтавского и Владимирского корпусов разместился в г. Белая Церковь, Первый Русский — из остатков корпусов Киевского, Полтавского, Одесского — в г. Сараево, 2 Донской — из кадетов Новочеркасского и двухсот воспитанников Первого Сибирского и частично Хабаровского корпусов, прибывших в январе 1925 г. из Шанхая, — в г. Горажде.

Жизнь на новом месте была непростой: поначалу не было ни учебников, ни тетрадей, хватало сложностей с одеждой и обувью. Налицо были только кадеты — остальное отсутствовало. Состав воспитанников отличался пестротой: многие успели повоевать, имели награды, офицерские чины. Свою роль в формировании корпусной атмосферы играла и разница в возрасте — учились и пятнадцатилетние юноши, и двадцатипятилетние мужи — и, соответственно, проглядывали различия во взглядах на жизнь. Все это рождало конфликтные ситуации, жестокие «игры», заканчивавшиеся самоубийством. Так, в Крымском корпусе всю власть среди кадетов захватили старшие воспитанники, творившие «самочинный суд» и «кулачную расправу» над младшими. Был принят ряд мер но ситуацию не удалось исправить, корпус в 1929 г. пришлось расформировать.

И тем не менее, воспитатели делали все, чтобы заложить в души кадетов основы долга, чести, верности России, ее Церкви. Так, для размещенных с 1920 г. в Сараево воспитанников Русского имени Великого князя Константина Константиновича кадетского корпуса было глубоко символично то, что первым православным храмом для них стала церковь, в строительстве которой (1863 г.) участвовала и Россия вместе с ее императором Александром II Освободителем. Многие из них, окончив корпуса, уехав в далекие экзотические страны, не переставали считать себя русскими, а Россию — своей Родиной.

Из военных учебных заведений нужно назвать и Николаевское кавалерийское училище, образованное еще в Галлиполи. После переезда армими в Королевство сербов, хорватов и словенцев в декабре 1921 г. оно обосновалось в Белой Церкви. До 1923 г., когда оно было расформировано, произведено три выпуска общей численностью свыше 350 человек.

В соседней Болгарии насчитывалось семь военных училищ: Константиновское — 330 человек, Александровское — 365, Корниловское — 294, Сергиевское — 447, Николаевское инженерное — 396, Атаманское — 382, Кубанско-Алексеевское — 761. Всего около 2500 тыс. учащихся.

Особого разговора требует тема любви к Родине, русского патриотизма, воспитания детей в русском духе. Следует подчеркнуть, что сами изгнанники, не стремившиеся «раствориться» в других государствах, никогда не забывали, что они русские. В жарких политических диспутах о Родине, ее судьбе, о Сталине, о Гитлере все чаще звучали слова — «Режимы приходят и уходят, а Россия остается». В эмиграции родители старались воспитать детей отнюдь не «иванами, не помнящими родства», а людьми, которым, может быть, судьба предназначила быть строителями новой России, без коммунистов.  Этому способствовала и сама жизнь беженцев, старавшихся и в изгнании не растерять русский быт и привычный уклад. «Вся наша частная жизнь, — писал в своих воспоминаниях А. А. Заварин, — проходила, главным образом, среди русских... Были организации русских скаутов и русских соколов...

Обычно, когда пишут о русской молодежи в странах русского рассеяния, например, в той же Югославии, стараются в основном сконцентрировать внимание на воспитании «русского духа» в молодежи, особенно в той, которая уже родилась вне пределов России. При этом зачастую вне пределов исследования остается тема жизни, быта русских детей в провинции. Благодаря воспоминаниям А. А. Заварина, этот пробел во многом восполнен: он достаточно откровенно пишет следующие нелицеприятные строки: «В школе я все-таки выделялся из-за моего русского происхождения. Другие дети меня не называли по имени - “Алексей”, а всегда звали по национальности - “Русский”. Я никогда не отрекался от своей русской национальности, но такое отношение меня как-то лишало индивидуальности как человека...В гимназии я, так же, как и в основной школе, оставался «гадким утенком» и приходилось выслушивать всякие шутки или обидные замечания по поводу моей русской национальности...

Преподаватель французского языка, по прозвищу Фуйта, меня спрашивал: “Французский не учишь, сербский не знаешь, русский забудешь, когда вернешься в матушку-Россию, на каком языке будешь говорить?” Весь класс смеется и смотрит на меня. Конечно, это шутка, ничего страшного нет, но все-таки, это как-то меня выделяло. В душе оставалось чувство, что мы здесь чужие.

Все эти отношения, конечно, не были русофобией. К русским сербы относились хорошо, называли «брача Руси», т. е. «братья русские», а Россию – «майка Русия», т. е. «мать Россия». Вообще, у сербов было сильное сознание общеславянского происхождения. Но все же приходилось себя чувствовать чужим. Может быть близким, даже любимым гостем, но все же чужим.

Конечно, я с братом, будучи гражданами Югославии, не думали и не хотели менять свою русскую национальность. Да вообще, возможно ли менять национальность? Каким Вы родились - таким Вы родились. Национальность - это Ваше качество, Ваше наследство на всю жизнь...

Россия всегда играла важную роль в моем самосознании. Началось это еще в самом раннем возрасте. Как появилось это чувство - мне не совсем понятно. В русскую школу я никогда не ходил. Дома у нас не было никакой систематической доктрины или конкретных политических идей. Нам читали много русских книг, мы слушали много разговоров про Россию. Мы с братом были довольно дикими и ни в каких общественных организациях, как «Русские соколы» или «Русские скауты», не участвовали. Друзей среди русской молодежи у нас не было. Так что чувство к России было свое личное, не искусственно насажденное, а более органическое, интимное.

Как я уже говорил, Россия всегда жила в моей душе. Был ли я еще дошкольником, или в сербской школе, в рабочих лагерях в Германии, под бомбардировками в Берлине, или в тюрьме в Загребе, в Хорватии, в беженских ли лагерях, или на Корейском фронте в американской армии, в военном лазарете, или в Берклийском университете, читал ли я научный доклад в Вашингтоне, или отдыхал около Тихого океана в Мексике - Россия всегда была со мной...».

Конечно, чувство Родины было у каждого. При этом многие полагали, что их прямой долг - делать все зависящее для «спасения Отечества» от «поработителей-большевиков». И если одни ограничивались «декламациями», «сопротивлением в уме», делая ставку на эволюцию режима или на революцию, даже признавая Советскую власть, то другие — готовились к борьбе за национальные идеалы в рядах таких военно-спортивных патриотических объединений, как «Русские соколы», «Всероссийское Петровское движение», «Национальная организация русских разведчиков». (Были и третьи: те, кто принимал строительство «новых небес», а все ужасы, творимые в СССР, считал неправдой, уже по той причине, что они были слишком неправдоподобными, чтобы быть правдивыми свидетельствами о жизни народа.) Так, «в лагерном сборе, организованном Краевым союзом в Югославии в июле 1939 г. ... за 28 дней соколы в количестве 50 братьев и подростков прошли теоретический и практический курс по организации вооруженных сил, тактике, топографии, стрелковому делу, охране, разведке, установке связи, решению тактических заданий, боевой подготовке, маскировке».

К началу Второй мировой войны в «эмигрантском архипелаге» насчитывалось 75 сокольских обществ общей численностью примерно в 5 700 человек. Большинство обществ действовало в монархической Югославии — 32. Воспитание у молодежи любви к «исторической России», теснейшим образом связанное с «органическим антикоммунизмом», было характерно для занимавших первое место по численности среди молодежных организаций членов «Национальной организации русских разведчиков». Одна из наиболее мощных организаций ее была в Болгарии. Многие из разведчиков и соколов сражались с титовскими партизанами в Русском охранном корпусе. Участники т. н. Всероссийского Петровского движения, созданного в Болгарии в июле 1941 г. членами «Национальной организации русских разведчиков», видели в Гитлере прежде всего борца с коммунизмом, поработившем Россию. Поэтому не удивительно, что они «призывали всячески содействовать германским властям как на оккупированных территориях России, так и в эмиграции. Многие «петровцы» терпеливо ждали от германского руководства предложений принять участие в обустройстве новой России... Однако силы Петровского движения так и не были востребованы. Лишь единицам удалось пробраться в Россию и вести свою политическую работу».

После Второй мировой войны, победа в которой возвысила авторитет хотя и советской, но все же России, многие из русской молодежи возвращались на Родину, но было велико и число тех, которые выбирали «свободный мир», не веря советской пропаганде. И чрезвычайно трудно рассуждать о правоте того или иного выбора. Для других, вернувшихся, Россия тоже была рядом, но зачастую в роли конвойного. И все же чувство Родины, судя по многим мемуарам, было сильнее. Вера и терпение побеждали горечь отчаяния. Третьи, «попробовав» советскую жизнь, старались вернуться в прежние страны «русского рассеяния. Здесь можно вспомнить и трудную судьбу упоминавшегося Савицкого, который после лагеря в СССР вернулся в Чехословакию, где и окончил свои дни. И тем не менее все они продолжали и продолжают считать себя русскими, стараясь сберечь Россию в памяти уже своих внуков.