Первородный грех оккупанта

Статья о судьбах  русских в Средней Азии. Окончание. Начало смотрите в выпуске «Бюллетеня» № 153 , от 01.09.2006 года.

04.07. 2006, http://www.analitika.org

Вадим Муратханов

Впрочем, и поводов для благодарности по отношению к власти, насаждающей жесткую национальную идеологию, у русских нет. В школьном курсе новейшей истории русские объявлены захватчиками и завоевателями, а басмачи — героями национально-освободительной борьбы. Учебники советского образца изъяты и уничтожены еще в 90-х, при обнаружении подобных книг и директора школ, и заведующие библиотеками лишались работы. Участь неактуальных учебных пособий разделили сочинения наиболее пролетарских писателей советского прошлого — Горького и Маяковского.

Чувства школьника, за которым государство с ранних лет закрепляет первородный грех принадлежности к народу-агрессору, игнорируются с казенным бесстыдством. Пусть пока растет и учится, раз уж родился здесь. Но забыть о том, что эта страна — не для него, ему уже никто не позволит. Помогут в этом и экскурсии в Музей истории — бывший Музей Ленина. Для того чтобы переписать историю, не обязательно трогать экспонаты. Иногда достаточно заменить под ними ярлыки. Отнимая у русских прошлое, государство автоматически лишает их будущего.

“Держите нацию!..”

Воспоминание из начала 90-х. Дюжего русского парня запихивают в “воронок” четверо милиционеров-узбеков. Он упирается бычьей шеей в потолок машины и смеется разбитыми губами: “Что, не лезет, да? Не заходит?” Борьба длится несколько минут. Русский милиционер стоит поодаль и увещевает: “Тебя как зовут? Сергей? Не сопротивляйся, Серега, чтоб сильно не били”. Силы неравны, и Серегу наконец запихивают в машину. “Русаки! — кричит он поверх милицейских плеч. — Не сдавайтесь! Держите свою нацию, русаки!”

Сейчас, спустя десять лет, русских с таким зарядом пассионарности в Узбекистане уже не встретишь. Как не встретишь и русского милиционера — это уже даже не Красная книга, а разряд ископаемых.

Легенды и мифы изоляции

О России живущие в Узбекистане русские знают по сути дела немного и понаслышке. Отгороженные визовым режимом от более открытой и русскоговорящей Киргизии и объявленным в 2002 году “временным” карантином — от Казахстана, соседствующего с РФ, они и в прошлые годы были лишены реального представления о том, что происходит на исторической родине. Ныне же изоляция достигла степени небывалой. Кабельное телевидение здесь — плохая подмога. Постоянные сообщения о катастрофах и покушениях на бескрайних российских просторах порождают у широкой категории наивных русских азиатов уверенность в том, что в страшной Москве стреляют и взрывают на каждом шагу: местные безоблачные репортажи с хлопковых полей, как ни странно, делают свое дело.

Костя Арзуманов, до недавнего времени владелец одной из крупнейших в Ташкенте коллекций рок-музыки, ныне без особого успеха пытающийся заработать на хлеб продажей дисков и кассет, в ответ на банальный вопрос об отъезде качает головой: “Ну уж нет. Здесь я по крайней мере под какую-нибудь шальную пулю не попаду”.

Другие, не оболваненные прессой, становятся жертвами иной иллюзии. Они напоминают человека из притчи, рассказанной Лукой в горьковской пьесе “На дне”: жил один мужик трудно и бедно, но утешал себя тем, что где-то в Сибири есть земля, население которой благоденствует и круглый год забот не знает. Вот припрет совсем — возьмет он и туда уедет.

Некоторые узбекистанцы, сталкивающиеся каждый день с безденежьем, взяточничеством, произволом, видят в России своего рода антипод своей республике: мол, там все — с противоположным знаком и люди живут безбедно и счастливо. “Ничего, — думает узбекистанец, — вот поднакоплю к следующему году, и тогда…”

Наука быть русским

Когда среднеазиатский русский выходит на привокзальную площадь по эту сторону межреспубликанского занавеса, его шокирует многое. Низкое сырое небо над головой, советская символика в названиях улиц, гранитные вожди революции, от созерцания которых он успел поотвыкнуть. Приезжий удивленно взирает на бутылки пива в руках идущих навстречу горожан, которые держат их так же непринужденно, как сигарету. Ему непривычна звучащая кругом русская речь и обилие мало того что русских, но и преимущественно сытых и довольных лиц вокруг.

Если русский приехал на родину предков всерьез и надолго, он должен быть готов многому удивляться и отучаться от многого. Например, от цоканья языком при выражении сильных эмоций, от неуместной здесь гипертрофированной восточной вежливости в повседневном общении и конечно же от непроизвольного прикладывания ладони к животу при встрече, прощании и изъявлении благодарности. Ему предстоит учиться русской прямоте и широте, принимая как должное обильное употребление алкоголя в застольях, мата — в мирных беседах и не стесненные, не пониженные до шепота разговоры о политике. А пока привыкание не завершилось, он обречен чувствовать себя иностранцем, узбеком — так же, как чувствовал он себя иноземцем в еще недавно родной Средней Азии. Он понимает, сколь много, сам того не желая, перенял от “бабаев”, и с удивлением убеждается, что лишь среди них мог по-настоящему ощущать себя русским. “Странные они люди, — отзывается о россиянах Игорь, каждый год отправляющийся сезонным рабочим на заработки в Москву. — Вот об узбеках, например, я никогда не знаю, что они скажут в следующую минуту, но всегда знаю наперед, что они сделают. А россиянин — всегда известно, что сейчас скажет, но что сделает после этого, никогда не угадаешь. Сидишь с ним, выпиваешь, все нормально, казалось бы. И вдруг…”

Хождение по мукам регистраций, получения временных прописок и видов на жительство у приехавшего еще впереди. В бесконечных очередях в милицию и паспортный стол у него еще будет время оглянуться назад и внутренне оправдать свой поступок. Наверное, потому, как бы ни было трудно, не возвращается большинство русских переселенцев в Среднюю Азию, что понимает главное: та жизнь, в которой они могли ощущать себя полноценными людьми с прошлым, настоящим и будущим, в которой могли гордиться своим происхождением и корнями, не исчезла в никуда. Здесь, в России, она продолжалась, и, хотя ушла далеко вперед, у них еще есть шанс настичь ее, сделать своей, доказать свое родство отвернувшейся от них родине-матери.

В зоне слепого пятна

Как же видится проблема русских в Средней Азии отсюда, из России? Боюсь, что никак. Нет взгляда — нет проблемы. Говорят о притеснениях русских в Прибалтике. Вспоминают периодически, как обижают ветеранов на Западной Украине. По традиции, интересен Кавказ. Средняя Азия прочно обосновалась в зоне слепого пятна и российской политики, и российского общества. Типичная реакция: разве там еще остались русские? Познакомившись с узбекистанцем, россиянин вежливо интересуется: “Ну как там у вас, в Ашхабаде? Наверное, жарко?”

Как-то в Москве, общаясь с тамошней поэтессой, я посетовал, что милиция с проверкой документов шагу ступить не дает. “А нечего взрывать”, — упрекнула она в ответ. Крыть было нечем.

Спортивный комментатор, делящийся новостями с Олимпиады, без тени иронии сообщает: “В четвертом раунде наш боксер точными ударами укладывает казаха Головкина”.

Почему-то кажется, что до тех пор, пока Ашхабад путают с Ташкентом, Среднюю Азию — с Чечней, а казахстанца — с казахом, останется не распутанным для России и кавказский узел. Трудно представить ситуацию, когда на одном направлении политики национальный вопрос разрешается блестяще, а на другом — заходит в полный тупик.

Когда исламские боевики в Ираке берут в заложники несколько испанцев или итальянцев, народ выходит на улицы, а правительства этих стран задумываются над тем, не вывести ли им войска. В Средней Азии у России с 1991 года несколько миллионов заложников, поставленных на грань гуманитарной катастрофы. Сколь угодно можно клеймить Израиль за милитаризм и сионизм, но его отношение к разбросанным по всему свету разноязыким соплеменникам не может не внушать уважения. Так же как пример Франции, не оставившей соотечественников на горящей у них под ногами земле получившего независимость Алжира.

“Мы вас туда не посылали…”

Как относиться к приехавшим в страну азиатам, в России, похоже, ясно не представляют. Даже на интернациональном юге. Благодушный советский идеал дружбы народов в считанные годы изжит как нелепый и вредный комплекс, и в то же время тень его еще маячит где-то на периферии общественного сознания. А между тем национальный вопрос в пронизанной автономиями Федерации не теряет своей актуальности.

В газетной заметке под рубрикой “Криминал” повествуется о том, что разбойное нападение на склад совершил К. — 27-летний уроженец Туркменистана. Не гражданин — уроженец. Вряд ли место, где появился на свет разбойник, заслужило бы упоминания в газете, если бы тот родился в Пензе или Саратове. Надо полагать, склонность к пороку он впитал с молоком матери.

“Правильно этих приезжих не регистрируют, — то и дело приходится слышать от мирных горожан, — а то эти чечены, ары и азеры весь город заполонили”.

Еще большие сложности начинаются тогда, когда приходится решать судьбы русских, волей исторических обстоятельств оказавшихся в безвременье, в роли чужих среди своих. Нет ни четкой политики на их счет, ни адекватного законодательства, ни соответственно какой-либо программы помощи беженцам или проектов, которые облегчали бы их психологическую адаптацию и обеспечивали социальную поддержку.

“Мы вас туда не посылали”, — говорит в сердцах иной чиновник какому-нибудь досаждающему жалобами бедолаге из Душанбе, будто тот в поисках сладкой жизни эмигрировал в Штаты, а теперь передумал и запросился обратно. Сколь же оправдан этот убийственный аргумент?

Буфер империи

Первые русские пришли в Среднюю Азию в 70-х годах XIX века, вслед за армией генерала Скобелева. Захват и покорение существовавших тогда на этой территории феодальных государств — Кокандского, Хивинского ханств и Бухарского эмирата — были, по-видимому, вопросом времени. С юга (территории нынешних Индии, Афганистана и Пакистана) ширилось и усиливалось британское влияние. Не прояви тогда Россия имперского своеволия, Средняя Азия, вероятнее всего, разделила бы судьбу южноазиатских стран, попавших под английское владычество, отнюдь не способствовавшее их экономическому и культурному росту. А российское государство, вполне возможно, имело бы у своих южных пределов недоброжелательное соседство английских протекторатов, причем не где-нибудь, а, не исключено, прямо под Оренбургом и Южной Сибирью.

К 1913 году в Средней Азии возникло порядка 120 русских селений. Семиречье (район современных Алматинской и Талды-Корганской областей Казахстана) заняли казаки, Чуйскую долину (север Киргизии) — переселенцы из Южной России и Малороссии. Население Нового — русского — города в Ташкенте сформировалось главным образом за счет военного и гражданского чиновничества, а также политических ссыльных — людей преимущественно культурных и образованных. Многие переселенцы-россияне не выбирали места жительства, но, оказавшись здесь, внесли вклад в просвещение и благоустройство края, ставшего неотъемлемой — как казалось тогда — частью великой империи.

Сосланный в Ташкент великий князь Николай Константинович Романов усовершенствовал местную ирригационную систему, проложив несколько новых каналов. А его экспроприированная после революции богатейшая художественная коллекция составила основу Национального музея Узбекской ССР (ныне — Государственный музей искусств Узбекистана).

Врач Федор Боровский открыл и описал возбудителя пендинки, от которой испокон века страдало население края.

Усилиями русских колонистов непредсказуемый, чуждый и отсталый регион стал превращаться в надежный и стабильный буфер Российской империи.

Туркестан советский

Революция оставила в Туркестане столь же кровавый след, как и в любом другом уголке России. С той разницей, что кровь здесь проливали не только русскую. Был нарушен свято соблюдавшийся царской администрацией принцип невмешательства во внутренние дела “туземного” населения. Большевики рвались осчастливить весь мир, и феодальный уклад жизни азиатов не устраивал их ни в коей мере. Именно этого в первую очередь не могут простить русским идеологи современного Узбекистана.

Стараниями Красной Армии к началу 30-х годов с басмачеством было покончено. В 1937—1938 годах сталинская карательная машина расправилась с последними неугодными в лице местной интеллигенции — носителями идей “мелкобуржуазного национализма”. Средняя Азия становится одной из вотчин Союза, столь же безопасной и советской, как любая другая. Вопрошать сегодня: зачем ты или твои родители потащились в Среднюю Азию, столь же нелепо, как выяснять, почему другая семья не уклонилась от переезда, скажем, в Приморье. Счет русских среднеазиатов уже тогда шел на сотни тысяч. Ехали сюда советские люди чаще всего не по прихоти, а по распределению.

В Великую Отечественную воевать с фашизмом шли представители всех народов, живущих в Средней Азии. Знаменитая Панфиловская дивизия, в 1941-м полегшая под Москвой почти целиком, но не пустившая врага к столице, была полностью сформирована в этом регионе. В начале войны в Среднюю Азию эвакуировались фабрики и заводы, театральные коллективы и киностудии. В 1942—1943 годах Ташкент дал приют Фаине Раневской, Анне Ахматовой, Алексею Толстому и многим другим деятелям культуры. Память об их здесь пребывании до сих пор бережно хранится местными русскими.

Новый наплыв приезжих случился в 1966 году, после разрушительного землетрясения, уничтожившего по сути дела весь старый саманный город. Заново возводили Ташкент строители со всего СССР. Кто-то из них оставался навсегда.

Некоторые политики и публицисты, не имея рецепта выстраивания отношений с бывшими колониями, злорадствуют: “Ну что, поняли, как туго без России? Какова она на вкус, ваша независимость?” Видимо, они путают Среднюю Азию с Прибалтикой. На референдуме 1991 года абсолютное большинство не только русских, но и узбеков в республике высказалось за сохранение Союза. А потом были ГКЧП и Беловежская пуща…

Безответная любовь

Следы русского присутствия стираются сейчас с большим или меньшим усердием во всех республиках Средней Азии. Но старика с буденновскими усами, в фуражке с казачьей кокардой и богомольную старушку в белом платочке, отбивающую поклоны у ворот Свято-Успенского собора, — этих свидетелей века не сотрешь, не отменишь, не переименуешь. Так же как и их внуков, возящихся с компьютерами, слушающих CD с российскими группами, переписывающих друг у друга “Бригаду” и все чаще повторяющих в разговорах между собой: “Здесь нечего ловить”. Они не в обиде на историческую родину; они смотрят в ее сторону с надеждой. Русские в Азии вообще в большинстве своем оправдывают Россию — в спорах с другими, в мучительных внутренних диалогах. Ей самой, объясняют они, сейчас трудно, хватает своих проблем… Эта любовь сильна, бескорыстна и безответна. Так, детдомовец до последнего ждет бросившую его мать, не верит в бессрочность разлуки и оставленности.

Каждую субботу у российского посольства в Ташкенте собирается живая очередь на получение гражданства — в основном русские. По списку — разлинованной вручную тетрадке — проводят перекличку. В списке тысячи фамилий, поэтому когда зачитывающий его доброволец спустя несколько часов добирается до конца, голос у него уже заметно подсаженный и охрипший. Отмечаться в очередь ездят аккуратно, как на службу. Некоторые — из области. Не пришел два раза — вычеркивают, и месяцы, а то и годы ожидания идут насмарку. В приемный день в посольство с документами попадают пять человек, не больше: таковы правила. Смотришь в чье-нибудь пожилое лицо — и понимаешь, что до России оно просто не доживет.

Утверждают, что очередь можно обойти, если сунешь милиционеру у входа долларов сто. Но такие деньги для русского ташкентца — целое состояние.

Эпилог

По Ливерпулю ходит священник. Он останавливает чернокожих прохожих и просит у них прощения за века работорговли, за все прегрешения своих белых сородичей против черной расы. Чернокожие с улыбкой пожимают плечами и отпускают грехи. И с каждым актом прощения чуточку меньше становится зла в нашем мире.

Сегодня этнические русские как никогда ранее ощущают эфемерность, неподлинность своего азийского бытия. В их памяти еще не стерлись тени прервавшейся на их веку эпохи — кажется, только вчера в глазах окружающих они были достойными и востребованными гражданами большой страны. Они еще не научились, подобно ташкентским армянам, корейцам, евреям, жить национальной общиной. Великое и слишком недавнее прошлое не дает им осознать реальные потери, сомкнуть поредевшие ряды, ощутить себя диаспорой, живущей в своем ритме, своими некрупными, частными заботами и успехами, найти свое место среди громад железа и тонированного стекла, выросших в считанные годы на месте прежних словно бы игрушечных глинобитных построек. Отсюда, видимо, и угнетенность, прострация, потерянность во времени и легкий налет неуверенности и рассеянности на всех действиях и начинаниях...

Минует несколько десятилетий — и “белые негры” Средней Азии, возможно, сами превратятся в тени, в недостоверное воспоминание о русском присутствии в этом крае. История никого и ничему не учит. Но вспомнят когда-нибудь и о них.