Мифы о белорусском режиме и его перспективах

04.04.2008. Наше мнение

Алексей Пикулик

Цель данной публикации – очертить некоторые мифы о белорусском режиме, которые прочно укоренились в аналитическом сообществе.

Миф первый: Беларуси предстоит политический и экономический транзит.

Практически любой вариант белорусского будущего рассматривается как замена одних институтов другими на макроуровне. Данный процесс планируется как совершение определенных шагов на шахматной доске – из клетки «авторитарное прошлое» в клетку «демократическое будущее», из «социалистической-смешанной экономики» в «капитализм», от квази-советской идентичности к про-европейским корням, и, наконец, от авторитарного государства к государству демократическому. Предполагается, что замена институтов произойдет «оптом»: пакет «экономика, политика, государство» в том виде, в котором он и существуют сейчас, будет моментально заменен новым пакетом. У данной модели есть несколько существенных недостатков, на которых я остановлюсь подробнее: 1) телеология направления смены режимов (от изначально плохого к несомненно хорошему); 2) неизменная параллельность транзитов (либерализация экономики якобы происходит только одновременно с демократизацией и построением эффективного национального государства); 3) вера в появление «окна возможностей» (или «медового месяца» для белорусской истории), в пределах которого новые лидеры смогут, будучи иммунизированными от действия старых правил игры, продвинуть дизайн новых для Беларуси институтов. Иначе говоря, существует миф о том, что настанет момент экстраординарной политики, когда у белорусской оппозиции появится возможность «ксерокопировать» демократические и рыночные институты на Западе, и наклеивать их на девственно-чистое поле. Более того, существует достаточно серьезная уверенность, что трансформация начнется после коллапса режима, и при этом, за редким исключением, аналитики исключают возможность начала трансформаций в рамках существующего политического режима.

1 а). Tabula rasa. Итак, имеется совершенно необоснованное ожидание того, что в какой-то момент режим Лукашенко превратится в руины, и на развалинах, с чистого листа, демократический альянс сможет построить свою идеальную модель государства, общества, политики и экономики. Так не бывает. Во-первых, будущее строится не на руинах прошлого, а из руин прошлого, при этом, происходит не замена одних институтов другими, а переориентация, реконфигурация, реадаптация уже существующих. И здесь критически важным является именно зазор между возможностью для инноваций и «зависимостью от колеи». Иначе говоря, миф заключается в том, что коллапс режима приводит к появлению институционального вакуума, или «окна возможностей», в которых политики, вырвавшись из-под влияния прошлых институтов, могут совершенно волюнтаристски выбирать дизайн будущих правил игры в политике и экономике, как будто бы прошлый режим не обладает никакой инерционностью и адаптивностью. В реальности же, политики в период трансформации строят здание будущего из старых «кирпичей и блоков», некоторые из которых, могут по-прежнему продолжать приносить повышенную прибыль, оставаясь эффективными и рационально предпочитаемыми. Здесь белорусский режим следует рассматривать как систему различных институциональных систем, которые формируют единое целое, и служат единой логике. Каждый из них существует в том числе и потому, что приносит повышенную прибыль для тех, кто контролирует эти институты (иначе говоря, наиболее эффективным способом перераспределяет ресурсы в пользу определенных «акционеров» режима). Размыкание одного из институтов (lock-out) – скажем, появление полноценной политической конкуренции – совершенно не обязательно приведет к коллапсу нереформированной экономики. В то же самое время, либерализация экономики, вызванная невозможностью сохранять старую систему в результате внешнего шока, не обязательно приведет к появлению соревновательности в политическом пространстве. История изобилует примерами, когда либерализация экономики осуществлялась с репрессивными действиями в политическом поле (Пиночет).

В данном контексте крайне сложно определить, когда именно режим «разрушается», т.е. подавляющее большинство институтов перестает приносить повышенную прибыль и уже не в состоянии вынудить политических акторов играть по заданным правилам.

Что касается «окна возможностей», следует понимать, что действия политиков и их стратегические выборы происходят в контексте влияния старых структур, внешних переменных, распределения ресурсов между игроками (и их относительной стоимостью) которыми политики обладают, и заранее просчитанной стоимостью стратегий. В данном тезисе я балансирую между предопределенностью (значительная часть работ о Беларуси написана именно в контексте подобного структуралистского детерминизма) и полным волюнтаризмом. Итак, вместо «окон возможностей» стоит скорее говорить о «структурированной неопределенности» тех или иных стратегий. Относительно Беларуси данный тезис переводится в простой вопрос: а будет ли у следующего лидера Беларуси хоть какая-то возможность принимать другие решения, нежели те, которые принимал Лукашенко, и будет ли у него возможность изменить белорусский путь? Естественно, здесь я говорю об изменениях в «категории», а не в «степени», т.е. минимальная либерализация и другие стилистические инновации не в счет.

1b). Параллельность. Трансформации трех институциональных пластов (политика, государство и экономика), т.е. их реконфигурация, ре-адаптация и видоизменение совершенно не обязательно может быть одновременной: политический режим может сохраниться при экономической либерализации, и система вполне может обнаружить свой баланс в новой точке «олигархического авторитаризма». В связи с этим становится актуальной старая дилемма стран Центральной и Восточной Европы: как увязать политическую демократизацию и экономическую либерализацию во времени, учитывая то, что народные массы, по которым либерализация экономики ударит больнее всего, могут воспользоваться вновь обретенными эффективными политическими правами, для того, чтобы избавиться от реформаторов на первых же честных и свободных выборах? Данная дилемма может быть особенно актуальной в контексте слабо артикулированного желания у населения «вернуться назад в Европу» и пройти через «долину слез» максимально быстро.

Миф второй. Лукашенко – это Бог из машины.

Полагать, что причиной «особой» траектории Беларуси является лично персона Лукашенко столь же наивно, как и верить, что все закончится с его уходом. Очевидно, что белорусский режим удобно подгонять под определение «султанизма». Это удобно как политически – сразу понятно, кого винить во всем, (в том числе, и в собственных ошибках); так и теоретически – подобная конспирологическая теория полностью освобождает аналитиков от необходимости что-либо анализировать, кроме биографии самой «первопричины». Действительно, в белорусском варианте установления авторитаризма институционализация персоналистской вертикали была гораздо дешевле, чем создание партии власти для Лукашенко. Здесь же речь о другом. Когда есть «теория заговора» (и не важно, кто там основной агент: масонская «закулиса», вашингтонские капиталисты, или вот Лукашенко), все становится предельно понятно: надо писать непосредственно про Александра Григорьевича, соревнуясь за подбор лучшей метафоры как для него, так и для белорусского режима. При таком подходе очевидно, что не приди он к власти в 1994 г., Беларусь давно была бы консолидированным демократическим капитализмом в составе ЕС. Особенно забавно то, что в подобных конструкциях всемогущему джедаю Лукашенко отказывают в логике, рациональности и уме. Т.е. крайне непопулярно признавать, что власть что-то в состоянии планировать, просчитывать и имплементировать, кстати, зачастую очень эффективно. Признание же того, что режим действительно переигрывает оппозицию стратегически и, возможно, интеллектуально, боюсь, подвергнет любого, сделавшего это заявление, остракизму. Бесспорно, на стороне режима «послушный государственный аппарат», который активно используется для ослабления оппозиции всеми мерами. Действительно, при подобном высоком градусе репрессий оппозиция едва ли может быть сильной и объединенной, но с другой стороны, те стратегии, которая последняя выбирает для борьбы с режимом, являются в большинстве случаев нерациональными и малоэффективными. Таким образом, в Беларуси сочетаются интеллектуальный снобизм (мифы о «колхозной власти»), и гиперрационализация Лукашенко.

Миф третий. Политическая либерализация и политическая демократизация – это одно и то же.

Под первой принято подразумевать расширение гражданских и политических прав; под второй – создание механизма, который делает данные права эффективными: система балансов и сдержек, горизонтальная и вертикальная подотчетность, появление эффективного и сильного государства, которое поддерживает верховенство закона и не допускает возможность для кого-либо быть de legibus solutus (т.е. вне действия законов). Освобождение политзаключенных – это политическая либерализация; усиление законодательной и судебной власти, обретение ими независимости относительно власти исполнительной, т.е. создание эффективного механизма балансов и сдержек (вертикальная и горизонтальная подотчетность) – это уже демократизация. Иначе говоря, последним шагом перед полной консолидацией демократии (т.е. когда демократия становится «единственной игрой в городе», и никто не заинтересован в иных правилах либо в не в состоянии по ним играть) является формирование эффективного демократического государства, которое делает эффективными все институты «полиархии», возникающие вследствие политической либерализации. По большому счету, важно не столько то, в какой степени гражданские и политические права расширены, сколько то, насколько они эффективны в реальности. Безусловно, расширение политических и гражданских прав предполагает больший риск для авторитарных лидеров быть смещенными: появляется все больше и больше полей, на которых оппозиция может бороться за власть. И, тем не менее, применительно к Беларуси стоит понимать, что политическая демократизация и политическая либерализация не всегда идут рука об руку: несоответствие одного процессу другому может приводить к появлению либеральных автократий и нелиберальных демократий. Кроме того, эти два зверя особой породы: и «democradura» и «dictablanda» не обязательно являются периодами на пути к полной либеральной демократии: такие формы гибридных режимов, как «делегативная демократия» или «либеральная автократия» могут сохраняться сколько угодно долго, и, даже потеряв свой баланс, они могут как прогрессировать в сторону консолидированной демократии, так и скатываться в полную консолидированную автократию.

Таким образом, когда белорусская оппозиция говорит о демократизации, чаще всего подразумевается именно политическая либерализация, т.е. совершается методологическая путаница.

Кроме того, в определенных обсуждениях смешивается воедино политическая и экономическая либерализация. Почему-то продажа некоторых предприятий инвесторам без создания соответствующих правил игры (законы о корпоративном правлении и т.д.) называется либерализацией экономики. Дело в том, что экономика может быть «либеральной» и при сохранении значительной доли государственного сектора (своеобразная модель «координированной рыночной экономики»), а рыночный способ перехода к капитализму является далеко не единственным (подробнее – в мифе восьмом о «развивающем государстве»). Наконец, уверенность, что либерализация политики (создание эффективных гражданских и политических прав) и либерализация экономики (создание эффективных экономических прав) будут параллельны в белорусском варианте – это чистой воды романтика. У меня практически нет сомнений, что во имя мобилизации экономики и перехода от «государства-рантье» к «государству развития» (developmental state) любые гражданские и политические права могут быть принесены в жертву.

Миф четвертый. Демократизация в Беларуси как процесс круглых столов и компромиссов.

Круглые столы и переговоры с оппозицией – это не начало демократизации, это свидетельство того, что она уже произошла. Демократизация происходит тогда и только тогда, когда определенные группы «вне режима» становятся настолько сильными, что авторитарная власть не может более игнорировать их требование о включении в процесс принятия решений. Демократизация не всегда является намеренным процессом, скорее это побочный эффект борьбы за власть, который происходит тогда, когда для действующего авторитарного режима становится «дороже» подавлять оппозиционные группы, нежели сотрудничать с ними. Пока оппозиция слаба, а режим силен, у последнего есть все основания игнорировать противников. Если демократизации не происходит, это значит, что или режим слишком силен (т.е. у режима есть все необходимые ресурсы для деактивации оппозиции и покупки лояльности), или оппозиционные группы слишком слабы, чтобы оказывать достаточное влияние на власть. Думаю, что в Беларуси действуют оба эти фактора. Более того, режим делает практически все, чтобы отсечь оппозицию от доступа к каким-либо значительным ресурсам (даже потенциальным), действуя при этом совершенно рационально. Рациональность здесь определяется толерантностью к риску у правящей элиты, а также соотношением стоимости стратегии и приносимой ей прибыли: так, подчас кажется, что режим перестраховывается и делает свою безопасность излишне дорогой, тратя чрезмерные усилия на подавление очагов потенциальной опасности. Здесь стоит сделать небольшое отступление.

В целом же, не бывает сильной/слабой или организованной/неорганизованной оппозиции относительно универсального «бенчмарка», бывает лишь достаточно сильная и организованная оппозиция относительно конкретного авторитарного режима. Ресурсы, на которые опирается оппозиция, также являются величинами относительными. Так, это может быть электоральная поддержка (то, насколько оппозиции удается мобилизовать широкие слои населения), внешняя помощь, финансовые ресурсы, наконец, это может быть институциональный ресурс, т.е. доступ оппозиции к некоторым государственным институтам (парламент, судебная власть и т.д.). То, как оппозиция координирует свои действия, имеет ключевое значение тогда и только тогда, когда различные группы расколотой оппозиции обладают реальными ресурсами и когда эти диверсифицированные ресурсы необходимо консолидировать для оказания единого, точечного давления на власть. В ситуации же, когда единственным ресурсом оппозиции является крайне ограниченная западная поддержка, то, какие именно съезды она собирает, какие именно коалиции она формирует, и кто из системной белорусской оппозиции провозглашается лидером, – практически никак не влияет на конечный результат.

К сожалению, одна из важных причин неудач здесь заключается в патологическом неумении белорусской оппозиции переводить внутреннюю и внешнюю конъюнктуру из потенциального в реальный ресурс. Иными словами, оппозиция совершенно не в состоянии понять, что ее наиважнейшая задача в сложившемся контексте состоит в том, чтобы политизировать конкретные события и добиваться хоть каких-то результатов, но не в том, чтобы работать в жанре политического комментария на общечеловеческие темы [9] . При этом белорусская партийная оппозиция не подотчетна обществу, она не занимается расширением репрезентации интересов широких слоев населения, ограничиваясь только той группой, которая при любом сценарии голосовала бы «против» Лукашенко. В этом плане оппозиция ведет себя иррационально, так как любой рациональный политик заинтересован в том, чтобы зарезервировать максимально широкий диапазон голосов на своем политическом счету, а не в том, чтобы сегментировать и разделить изначально лояльный ей электорат.

Миф пятый. Закручивание гаек или временная оттепель – это симптом реальной трансформации режима.

Безусловно, иногда белорусский режим использует создание видимости оттепели, как и вполне конкретные репрессии в качестве предмета торга с Западом. В этом, режим немного напоминает ребенка: «я перестану мучить котят, только если ты мне купишь мороженое». Однако и здесь не стоит гиперрационализировать режим и видеть во временных флуктуациях (изменение в степени) начало полной трансформации (изменение в категории). Следует понимать, что практически любой диктатор действует в условиях обладания несовершенной информацией: у него нет достоверных данных как об обществе, так и о реальной расстановке сил между игроками. Во-первых, рациональный диктатор едва ли будет полностью доверять своим «придворным» службам и аналитикам; он понимает, что информация, которой он располагает, для него всегда искажена. Во-вторых, он уверен, что точно таким же образом информация искажается и в лагере противников. Истинное положение вещей никому вообще неизвестно, т.к. в обществе отсутствуют необходимые инструменты получения знаний об этом же обществе.

В отличие от демократической системы, в которой имеется институционализированная система репрезентаций общественных интересов, посредством которой правитель может получать импульсы о текущем положении вещей в режиме реального времени, диктатор попадает в тот же идеологический капкан, который сам и создает для своего народа. Таким образом, в условиях подобной несовершенной информации диктатор вынужден оставаться на плаву, манипулируя вслепую двумя рычагами: кнут и пряник. Лукашенко достаточно давно сделал основную ставку на пряник, применяя кнут зачастую интуитивно. (Безусловно «кнут» применяется часто для поддержания монолита авторитарной бюрократии – с эпизодами публичной порки чиновников и т.д. Пряник достаточно хорошо спрятан от посторонних глаз. Но здесь все же речь идет не о способах структурирования и ротации элит, а о применении этих двух стратегий: репрессии и покупка согласия в отношении общества).

У авторитарного режима, таким образом, не существует функциональных механизмов снижения неопределенности (хеджирования рисков). Так, применение кнута бывает особенно частым не тогда, когда оппозиция действительно начинает представлять угрозу, а когда ее значимость повышается в восприятии Лукашенко и команды, т.е. в те моменты, когда у власти снижается аппетит к риску (аналог risk-tolerance у инвестбанкиров). Кроме того, аппетит к риску напрямую зависит и от различных внешних сигналов и событий (например, идея Виталия Силицкого об эффекте Дарвина у авторитарных правителей после начала Цветных революций), которые могут изменить роль и силу оппозиции. Наконец, аппетит к риску у диктаторов зависим от «колеи». Последнее проявляется вот в чем: большое количество преступлений на совести диктатора ведет к тому, что режим будет инвестировать огромные средства в собственное самосохранение (здесь хеджирование рисков может быть парадоксально дороже, нежели доходность самого агрессивного инвестиционного пакета) – в связи с тем, что стоимость выхода из игры колоссальная.

Что режим может предпринимать в такой ситуации (когда имеется два механизма управления рисками – это повышение/понижение градуса репрессий и интенсификация раздачи пряников)? Один вариант – это идеально-рациональная сталинская модель репрессий с ее включенным «генератором случайных чисел»: ты можешь быть хорошим коммунистом, или плохим – вероятность, что к тебе приедут на воронке, практически одинаковая. Другой вариант – это сохранение баланса между репрессиями и покупкой согласия. Однако, проблема тут в том, что и первое и второе может выходить из под непосредственного контроля диктатора. Как уже было сказано ранее, опираясь на пряник, режим загнал себя в угол: во-первых, выплачивая больше, чем он себе реально может позволить, во-вторых, создавая устойчивую привычку к получению пряников. В такой ситуации репрессии могут использоваться достаточно спонтанно и интуитивно. Таким образом, едва ли можно судить об изменениях в режиме по такому симптому, как жесткость разгона акций оппозиции и напротив, не стоит воспринимать временные «оттепели» всерьез. Так, брутальность властей может на первый взгляд казаться излишней и немотивированной, однако, не стоит забывать об особой рациональности лидера (его аппетиты к риску в ситуации несовершенной информации) и скудности доступных инструментов хеджирования.

Миф шестой. Заграница нам поможет.

Во-первых, бытует мнение, что демократические страны чем-то обязаны Беларуси. Как в части свержения режима, так и в части помощи по выходу из кризиса. То есть Запад просто не сможет спать спокойно, зная, что происходит в Беларуси. Сразу оговорюсь: ниже я не рассматриваю потенциальное влияние США и негативные санкции, которые применяются к Беларуси прямо сейчас (это тема отдельной статьи). Остановлюсь лишь на Евросоюзе. Можно оттолкнуться от вопроса: «кому позвонить, чтобы поговорить с Евросоюзом?» При текущей неповоротливости структур Евросоюза (сильной и неподотчетной Еврокомиссии и благожелательном, но практически безвластном Европарламенте) рассматривать ЕС как единого унифицированного игрока крайне недальновидно. И дело здесь не только в «дефиците демократии» в самой структуре Евросоюза, сколько в отсутствии эффективных механизмов по решению вопросов, подобного белорусскому. У Брюсселя нет компетенций в области эффективных негативных санкций по отношению к авторитарным режимам, (нет их ни в DG Relex, так и в DG Enlargement Еврокомиссии). Единственный успешный случай борьбы ЕС с недемократическим лидером – это опыт политики кондициональности в отношении словацкого премьера Владимира Мечьяра. Здесь стоит учитывать ряд факторов. Активный и пассивный левередж ЕС может сделать продолжение авторитаризма крайне дорогим для диктатора только в некоторых случаях. Первое: это присутствие стабильных (как социальных, так и организационных) связей с Европой. Второе: это реальная заинтересованность критической массы населения и «акционеров режима» в процессе евроинтеграции. Третье: это реальность перспективы членства в ЕС, т.е. особая позиция Брюсселя. Четвертое: «выручка» от адаптации Европейских правил превышает «затраты» на имплементацию этих правил, т.е. европейский выбор должен быть рациональным и целесообразным (быть с Европой должно быть выгоднее, чем быть с Россией). Левередж ЕС в белорусском сценарии значительно снижается и еще одним фактором – присутствием России, регионального гегемона.

В Беларуси нет практически ни одного из вышеперечисленных факторов: Брюссель никогда не выходил за рамки Политики Соседства, и никогда всерьез не предусматривал возможность членства для Беларуси. С белорусской стороны, даже среди проевропейской оппозиции, мало кто понимает (попробуйте спросить), что такое «acquis communautaire» c его 80 000 (!!!) страниц регламентаций и требований, и едва ли реально представляет, что такое евроинтеграция в реальности. Идея безвизовой Европы, безусловно, привлекательна, дискурсы об искомой европейской идентичности для Беларуси плодотворны, да вот только процесс европеизации – это несколько сложнее и дороже, чем декларированная любовь к идеям Жана Моне и Роберта Шумана.

Таким образом, оппозиция наработала некоторые навыки борьбы с режимом, (или создала замечательное алиби, почему эта борьба вообще невозможна), но едва ли обладает достаточными потенциями по формулированию и имплементации эффективной общественной политики (особенно, в разрезе требований acquis’а).

(статья приведена в сокращенном варианте)