Российский векторЦентральной Азии

28.10.08. РИА Новости

Александр Князев, директор бишкекского филиала Института стран СНГ

Государственные границы, территориальная целостность – это уже понятия из прежней системы международных отношений. Принципы ее функционирования – версальские, ялтинские, потсдамские – уходят в прошлое с разделом Югославии, распадом СССР, признанием западными странами независимости Косова и теперь вот с признанием Россией независимости Абхазии и Южной Осетии. Все это требует осмысления применительно и к Центральной Азии.

Сложившаяся в этом регионе подсистема международных отношений на данный момент неестественна и нуждается в радикальном пересмотре. Так называемая многовекторность, исповедуемая властями постсоветских государств в качестве официальной внешней политики, худо-бедно позволяла центральноазиатским республикам балансировать между интересами внешних центров силы. До того времени, пока интерес этих центров к региону был различным.

Но с начала 2000-х годов ситуация резко изменилась. Китай обеспокоился американским присутствием в Средней Азии, в частности открытием здесь натовских военных баз. А последние события на Кавказе со всей очевидностью говорят об окончательном возвращении России в число ключевых глобальных игроков. И сегодня Средняя Азия и Казахстан объективно являются сферами национальных интересов России, которая, безусловно, заинтересована в том, чтобы все страны региона выбрали именно «российский вектор». Но достаточно ли усилий Москва предпринимает для этого? И чем может обернуться для среднеазиатских стран выбор иного направления?

Когда-то Збигнев Бжезинский придумал этот довольно примитивный эвфемизм: «многовекторность». Среднеазиатским лидерам термин понравился и часто звучал из уст господ президентов как определение внешнеполитического курса страны. Хотя по сути многовекторность – это элементарная всеядность или, если хотите, неразборчивость.

Больше всего в ней преуспела, пожалуй, Киргизия. Эта республика прославилась, например, тем, что на ее территории успешно действуют военные структуры двух противоположных «по знаку» блоков – НАТО и ОДКБ. Большая часть внешнего долга (2,2 млрд. долл.) Киргизии сложилась из заимствований у контролируемых США т.н. международных финансовых институтов, например, Всемирного банка. Это обстоятельство как раз и является тем самым крючком, на котором Запад держит маленькую среднеазиатскую республику. Имеет виды на Киргизию и соседний Китай, чьи экономические интересы здесь год от года нарастают. И мало-мальски уверенное лавирование Бишкека между интересами сразу трех свехдержав выдается властями республики за успешную внешнюю политику.

В своих устремлениях между Россией, США и Евросоюзом продолжает метаться Узбекистан. Это очевидная попытка Ташкента продолжать ту политику, которая существовала до сих пор, когда страны Центрально-Азиатского региона, играя на противоречиях между внешними центрами, искали выгоду для себя. Тем же самым, между прочим, сегодня занимаются и Казахстан с Таджикистаном. Хотя в политике Астаны становится уже заметным крен к продекларированному ею «стратегическому партнеру и союзнику» – России. Скажем, вывод казахстанского капитала из Грузии – это ведь не только попытка спасти свои деньги, это же и очень важный политический шаг, которым, кстати, ужасно недовольны в Вашингтоне, но который вполне позитивно, думаю, оценен в Москве. Довольно ревниво сегодня в Казахстане относятся к торговой экспансии «великого соседа».  Возможно, в Астане вспомнили-таки известную еще в XIX веке поговорку:  «если придет черный китаец, рыжий русский родным отцом покажется»…

Что касается Таджикистана, то этнокультурная близость таджиков и иранцев еще в период распада СССР обусловила более высокий уровень отношений Тегерана и Душанбе, нежели с другими государствами региона. Иран еще в период перестройки оказывал повышенное внимание Таджикистану, стремясь расширить сферу своего специфического идеологического влияния. Однако первоначальные претензии иранских политических кругов на доминирование в Таджикистане быстро оказались дезавуированы со стороны России. И были найдены некие формулы взаимодействия. Например, организация межтаджикских переговоров и в итоге мирное урегулирование в Таджикистане – заслуга ни в коем случае не ООН, ОБСЕ и других международных институтов, которые выполняли в процессе внутритаджикского урегулирования скорее вспомогательные функции, а в первую очередь – результат совместной российско-иранской дипломатической активности. Опыт начала 1990-х годов во многом определил формат российско-иранского взаимодействия в Таджикистане в последующем, предотвратив вероятность возникновения прямой конфронтации. Стремление двух сторон – российской и иранской – участвовать в гидроэнергетике Таджикистана реализуется на Сангтудинских ГЭС, одну из которых заканчивают строить иранцы, а вторую – россияне. Мирно и спокойно.

Если брать Среднюю Азию в целом, то активность Москвы здесь в последние годы весьма высока. Хотя важно так же посмотреть на готовность той или иной из стран региона к принятию масштабного всестороннего партнерства России. Почему, например, не реализуются российские инвестиционные проекты в Киргизии? В августе 2007 года в дни бишкекского саммита ШОС президент России Владимир Путин предлагал киргизской стороне два миллиарда долларов «под конкретные проекты». В сентябре 2008 года на встрече с киргизским премьер-министром глава российского правительства Владимир Путин снова предлагает два миллиарда, и снова под те же «конкретные проекты»… Почему в Узбекистане российские инвесторы работают, а в Киргизию не идут? Когда официальные представители России и Киргизии говорят о росте объемов товарооборота, их пафос скорее из области дипломатии: рост товарооборота в денежном выражении есть результат роста цен за называемый период. А реальный товарооборот каким был, таким же и остался. В дни официального визита президента России Дмитрия Медведева и саммита СНГ в Бишкеке на двустороннем уровне между Россией и Киргизией подписано более двух десятков документов, но все это – меморандумы о сотрудничестве, протоколы о намерениях. Конкретного значилось мало.

Инвестиционная пассивность России в Средней Азии прежде всего обуславливается теми условиями, которые предлагаются стороной, желающей эти деньги получить. Не получилось у российского «РУСАЛа» работать в гидроэнергетике в Таджикистане, так он нашел применение своим миллиардам в Южной Африке, в Южной Америке. Стало от этого лучше Таджикистану? Сомневаюсь, если уже которую зиму население этой страны живет без электричества…

Выбор направления, приоритетного для своей внешней политики – дело того, кто выбирает. По большей части дальнейшее зависит от политического руководства каждой страны – его компетентности, политической воли, порядочности в конце концов.

Между тем, в рамках намечающегося сотрудничества России с центрально-азиатскими государствами на первый план выходят вопросы обеспечения коллективной безопасности. Непрекращающаяся война в соседнем Афганистане со всей очевидностью требует единого военного компонента. Сегодня необходимо кардинально менять характер контроля границы стран региона с Афганистаном, создавать действенный «пояс безопасности». Таджикистан самостоятельно с охраной границы однозначно не справляется. Количество транспортируемых через таджикско-афганскую границу наркотиков растет год от года. Кто-то должен нести за это ответственность. Думается, на данном участке границы контроль должен осуществляться коллективными силами – будь то формат ШОС или ОДКБ, будь то возвращение российских пограничников в Таджикистан.

Но это одна сторона проблемы. Есть и другая – без урегулирования в Афганистане любой контроль на границе буде оставаться полумерой. Нужно включение региональных механизмов урегулирования и содействия мирному развитию Афганистана. Запад во главе с США на афганском направлении потерпел полное и окончательное фиаско по всем вопросам – военным, политическим, экономическим. Почему бы этим не воспользоваться России и ее партнерам по Центральной Азии? Будет нелегко, может и не получиться быстро, но это – единственный путь к миру в Афганистане.

Пока же постсоветские государства региона стоят перед выбором – продолжать и далее проводить пресловутую политику многовекторности, или все же определить единый стратегический курс развития и долговременного партнерства с Россией.