Украина, Россия и Русский мир

01.11.08, www.russkiymir.ru

М. В. Дмитриев, проф. МГУ им. М. В. Ломоносова, директор Центра украинистики и белорусистики

В преддверие II Ассамблеи Русского мира мы публикуем статью д. и. н. профессора исторического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Михаила Дмитриева, которую с полным правом можно назвать программной. Она весьма актуальна, поскольку ежегодная Ассамблея Русского мира – именно то событие, которое даёт повод ещё раз серьёзно поговорить не только о том, что объединяет Русский мир, но и том, какие существуют угрозы его единству. Пример Украины, где власть, большая часть СМИ и даже представители академического сообщества вовлечены в антироссийскую пропаганду, но при этом значительная часть населения которой ощущает свою принадлежность к большому Русскому миру, в этом смысле важен и показателен.

В начале апреля в Москве прошла российско-украинская конференция «Украина и Россия: история и образ истории». Наряду с российскими учёными, в ней приняли участие 13 украинских специалистов, историков и политологов, представлявших, главным образом, академический и университетский мир. Впервые за многие годы начался спор лицом к лицу по ряду кардинальных вопросов общей истории Украины и России, и лейтмотивом спора была тема общего и различного в нашем прошлом. Таких кардинальных вопросов очень много, и мы коснулись только некоторых из них, и именно – коснулись, отложив на будущее продолжение полемики…

И украинскому, и российскому обществу остро необходимо продолжение начатого диалога. Необходимо потому, что по обе стороны нашей общей границы нарастает взаимная враждебность, едва ли не культивируемая многими средствами массовой информации. Мои встречи в Центрально-Европейском университете с украинскими студентами-историками ясно показывают, что эта пропаганда уже принесла ожидаемые плоды. Российскую историю и историю русско-украинских отношений мои молодые собеседники знают плохо, а то, что знают, понимают именно так, как предписывают им журналисты и ангажированные представители того особого сообщества, которое в европейских традициях принято называть academia… Последнее – а именно вовлечённость отдельных представителей «академии» в создание новой губительной для русско-украинского взаимопонимания идеологии и её пропаганду – особенно угнетает…

Если же говорить о России, то и тут вторжение ангажированной журналистики и публицистики в «изучение» истории производит не менее гнетущее впечатление. Отличие России и Украины видно лишь в масштабе «информационных военных действий». Для российских масс-медиа, общественной жизни, системы образования и науки украинская проблематика остаётся категорически периферийной. Украина раздражает, удивляет, иногда немного интересует, но не приобретает образа необходимого для внутренней консолидации врага. К сожалению, не так дела обстоят на Украине. Там тема губительной роли России-врага в истории Украины стала вездесущей и одной из центральных, и украинских журналистов это, кажется, нисколько не смущает.

Поэтому так важно было встретить историков и политологов, с которыми можно говорить откровенно, остро и по существу.

Говорить о чём? Об Украине, России и том, что их связывало и связывает в истории и современности. А связывает их до сих пор Русский мир. Моя личная первая реакция на это понятие была скорее скептической. Но, приняв его как метафору, а не как понятие, я быстро расстался со скепсисом по двум причинам. Во-первых, это удачная метафора. Во-вторых, она познавательно продуктивна. Удача в том, что, подобно другим удачным метафорам (например, чеховский «вишнёвый сад» – два слова, которые сразу очень многое говорят и очень многое точно передают и в русской, и в российской, и пока ещё в украинской культуре), она передаёт подлинное единство вещей, которые, на первый взгляд, уже потеряли единство. Русский мир как мир особой культуры, не сводимой ни к каким этническим и национальным началам, а рождённый смешанным дуновением Византии, Европы и Востока в Евразии, в самом деле существует и имеет все шансы просуществовать ещё много веков…

Итак, диалог начался. Апрельская встреча историков была продолжена полемикой во влиятельной украинской газете «День» (статья С. В. Кульчицкого, ответы М. В. Дмитриева, В. В. Кондрашина, ответ Кульчицкого Кондрашину). Есть все шансы начавшийся диалог продолжить. Местом встречи разных мнений мог бы стать сайт «Русского мира», и начинать наш диалог нужно как можно скорее, потому что мы уже сильно опаздываем, хотя уже в конце 1990 года, когда создавался Центр украинистики и белорусистики МГУ (при помощи, кстати, Академии наук Украины и Львовской областной организации общества охраны памятников), одним из наших главных намерений было подготовить совместно с украинскими историками книгу о спорных вопросах русско-украинских отношений. В 1990-е годы сделать этого не удалось. Наши контакты с украинскими историками возобновились в начале третьего тысячелетия, а в 2005 году Центр украинистики и белорусистики МГУ совместно с Отделом восточного славянства Института славяноведения РАН и Центром украинистики Института Европы РАН решил вернуться к этой идее, пополнив проблематику русско-украинских отношений проблематикой сравнительного изучения истории двух стран. Был разработан проект «Россия и Украина: история и образ истории» (информация о нём размещена на сайте Центра укранистики и белорусистики МГУ).

Одна из главных задач проекта – проанализировать, как в современной историографии, исторической публицистике и средствах массовой информации Украины и России трактуются те аспекты истории двух стран, в которых выразилась переплетённость, сходство и несходство их исторических судеб и которые вызывают споры историков и публицистов. Мы открыто говорим, что хотим поспособствовать выработке научно-критического взгляда на образы прошлого, формирующие взаимное недоверие и враждебность в общественном мнении двух стран; что в центре внимания стоят имиджи, стереотипы, предрассудки, пропагандистские клише, создаваемые сегодня мифы, которые ведут к конфронтации Украины и России.

К участию в предстоящих дискуссиях приглашаются не только специалисты-историки, но и преподаватели школ и вузов, журналисты, политики, бизнесмены. В этом отношении наши цели выходят далеко за пределы собственно академической исследовательской работы.

В конце 2005 – 2007 годах в Институте славяноведения и на историческом факультете МГУ прошёл ряд коллоквиумов, семинаров и круглых столов, в которых принимали участие почти всегда одни лишь москвичи. Наша московская конференция в начале апреля 2008 года составила ещё один шаг в реализации нашего долгосрочного проекта и стала первой, где Украина была представлена большой «командой».

В повестку дня московской конференции было внесено пять тем. Наиболее острые дебаты породили две из них: тема голода 1932-1933 гг. («Геноцид украинского народа или общая трагедия народов СССР») и тема складывание украинского, великорусского и общерусского самосознания в XIV–XVIII вв. Три другие, обсуждение которых тоже было острым и энергичным, касались русского, украинского и великорусского в российской культуре XIX века; России и Украины в 1917-1920-х годах; российско-украинских отношений после 1991 года.

Тема «геноцида украинского народа», бесспорно, важнее всех других. Украинский историк С. В. Кульчицкий уже опубликовал своё выступление в газете «День». Никак не претендуя на квалификацию специалиста по данным вопросам, я не мог не ответить, и мои возражения, неизбежно краткие и предварительные, содержали три пункта.

Во-первых, пока не найдено ни одного прямого документального подтверждения тому, что голод 1932-1933 гг. (или отдельные его фазы, как, например, чудовищная ситуация, созданная властями СССР в январе 1933 года, когда у крестьян Украины и других регионов страны стали отнимать нехлебное продовольствие) был намеренной акцией по уничтожению именно украинской нации (или именно украинского этноса). Ни один из приводимых нашими украинскими коллегами документов, при сколько-нибудь строгом следовании правилам научно-критического взгляда на источники, не может быть интерпретирован как источник, из которого было бы видно, что московское руководство преследовало цель уничтожать украинцев как украинцев.

Во-вторых, те многочисленные документы, которые есть в нашем распоряжении, ясно показывая невероятную чудовищность трагедии 1932-1933 в СССР, никак не доказывают, что в сталинской политике террора голодом была какая-то национальная (или этническая) избирательность и что Украина была выделена этой политикой среди других хлебозаготавливающих советских регионов. Центрально-Черноземный округ России, хлебозаготавливающая часть Поволжья, Северный Кавказ (включая Дон), Казахстан, часть Сибири оказались вместе с Украиной объектами нещадной эксплуатации и террора голодом. Мне, как читателю научных работ моих коллег, кажется, что материалы, изученные украинскими и неукраинскими историками, показали: методы, инструменты и цели Голодомора были одинаковы всюду, где эта страшная политика проводилась, а она проводилась и на Украине, и на Кубани, и вне Украины, и вне Кубани.

В-третьих, С. В. Кульчицкий в своём докладе сосредоточился на вопросе о механизмах Голодомора. Но вопрос, поставленный в центр данной сессии нашей конференции, был о другом, а именно о самой болезненной и принципиальной теме, которая теперь отравляет российско-украинские отношения: был ли голод 1932-1933 года на Украине геноцидом украинского народа? Нас, российских историков, причастных к изучению истории Украины, да и всех россиян, интересует: какие же аргументы доказывают, что Украина и украинцы были выделены Кремлём в качестве объекта истребления потому, что это были именно Украина и украинцы?

Ничего нового или изобретательного в моих возражениях нет. За ними стоит больше недоумения, чем утвердительные тезисы, так как я не специалист по истории голода в СССР. Более того, до осени прошлого года мне казалось, что картина вполне ясна. Ведь все знают сегодня, что коллективизация в СССР сопровождалась ужасающим голодом. Все знают, что голод охватил не только Украину, но также Северный Кавказ, Казахстан, часть Поволжья, Центральный Черноземный округ, часть Урала и Южной Сибири. Но в октябре 2007 я впервые узнал, из статьи в «Независимой газете», что 2008 год официально провозглашён годом памяти о жертвах украинского Голодомора как геноцида. Ещё неожиданнее было узнать, с большим опозданием, о принятом в 2006 году решении Верховной рады считать голод в Украине геноцидом. Потом мы узнали, что в Раду внесено предложение ввести уголовное наказание, по аналогии с Германией, против тех, кто отрицает факт геноцида украинского народа во время Голодомора. Это можно оставить на совести политиков. Однако, когда становится известно, что не только политики, но и украинские историки считают признанным, что голод 1932-1933 гг. на Украине был ни чем иным, как мероприятием по истреблению украинского народа, удивление превращается во что-то иное, в острую тревогу, и, разумеется, появляется потребность выяснить, какие же новые данные о голоде накопились в историографии, какие исследовательские результаты стоят за таким драматическим выводом украинских историков? Публикация в журнале «Родина» материалов дискуссии о голоде, а затем приезд в Москву в ноябре 2007 года целой группы специалистов, перед которыми была поставлена задача ознакомить российское общество с нынешним взглядом украинской науки на голод 1932-1933 годов, прояснила ситуацию, и наш Центр укранистики и белорусистики организовал 10 декабря 2007 года на Историческом факультете МГУ круглый стол по проблематике голода на Украине и в СССР в 1930-е годы (материалы можно прочесть на сайте нашего центра). Тогда же было решено продолжить разговор на конференции в апреле 2008 года, а грант только что созданного фонда «Русский мир» и экспертного совета Государственной думы РФ позволил пригласить в Москву многих украинских учёных, чему мы, организаторы (В. И. Мироненко и я), были очень рады.

Какие другие темы предлагаются для будущих встреч и дебатов? Это, в первую очередь, всё, что касается Украины и России в XX веке. Была ли Украина к началу XX века окраиной или колонией России? Как квалифицировать и понять политику предреволюционной России в отношении Украины? Велико ли было и в чём именно выражалось национальное своеобразие украинской культуры XX века? Как строились её отношения с русской культурой, и как их разделить? Что было «русским» и что было «украинским» в политических коллизиях 1917-1920 годов? Каковы были смысл, цели, плоды национальной политики в Советской Украине? Украинско-русские противоречия в годы Великой Отечественной войны – факт или миф? Были ли действия ОУН и УПА выражением этих противоречий? Насколько «по-антиукраински» решался национальный вопрос в 1945-1985 гг.? Какую роль играл интернационализм в жизни России и Украины в 1945-1985 гг.? Как развивались и соотносились украинское, русское и российское самосознание в XX веке? Что собой представляли украинский и русский национализм в XX веке? Каковы были причины, природа, особенности кризиса 1985-1995 гг. в России и на Украине? Насколько и почему разошлись пути наших обществ после 1991 года? В чём видны сходства и несходства процессов трансформации двух обществ в последние 20 лет? Каковы причины нарастания противоречий и конфликтов между Украиной и Россией в 1991-2008 гг.? Каковы трудности и перспективы взаимодействия Украины, России и Русского мира сегодня и в будущем?

Можно и нужно заглянуть и в более далёкое прошлое и обратиться к таким вопросам, как образ Киевской Руси в исторической памяти Московской и Польско-Литовской Руси и современной публицистике двух стран; византийские, западные, славянские и азиатские традиции в истории России и Украины; политические и социальные институты Украины и России допетровского времени в сравнении; общее и различное в культуре украинских и русских земель в XIV–XVII вв.; общее и различное в русском православии и украинском христианстве в XIV–XVIII вв.; сходства, различия, взаимодействие в истории российского и украинского казачества; русско-украинские отношения в эпоху Хмельницкого, Дорошенко и Мазепы; политика России в XVII–XIX вв. в отношении Украины; национальное своеобразие украинской культуры XVIII–XIX вв., её соотношение с русской культурой; украинские национальные движения в XIX в. и русское общество и т. д.

Список вопросов может быть, разумеется, очень долгим, но, конечно же, речь не идёт о том, чтобы прийти к «общей» точке зрения. Но вот отделить то, что на самом деле установлено научными исследованиями, от вымыслов и домыслов, обозначить лакуны в наших знаниях и заведомо неразрешимые вопросы, отделить зерна исторического знания от плевел ангажированной пропаганды – всё это вполне осуществимо.

Наша апрельская конференция стала небольшим шагом в этом направлении. Её программа была намеренно полемически заострена. Нет нужды пояснять, что полемические обертона не способствуют адекватному историческому анализу. Однако, учитывая катастрофическое падение уровня взаимопонимания между историками и масс-медиа двух стран, отчетливое обозначение того, что заведомо ложно, может пойти на пользу и журналистам, и академическому сообществу наших стран, и всем, кто ещё читает книги, газеты и журналы…