rusedina.org,
23 июня 2003

Эстонская формула гражданства

Александр Гахов

Накануне выхода Эстонии из состава Советского Союза в республике сложилось многонациональное общество. По данным Всесоюзной переписи населения 1989 г., население ЭССР составляло 1,6 млн. человек, из которых примерно 1 миллион приходился на эстонцев, а около 600 тысяч – на представителей других национальностей. Во всем населении Эстонии (за исключением военнослужащих) русские составляли 30,3%, украинцы – 3,1%, белорусы – 1,8%, прочие этнические меньшинства – 3,1%.

Несмотря на такую смесь национальностей, национальная ситуация после выхода Эстонии из СССР была благоприятной и надо было хорошо постараться, чтобы ее испортить. Дело в том, что русские в республике, как и эстонцы, психологически больше ориентировались на республику, чем на Союз. Более того, три четверти русских в республике, в том числе и некоторые из тех, кто не связывал с Эстонией свое самосознание, ощущали гордость за Эстонию. Наконец, из всех опрошенных русских 43,4% были уроженцами Эстонии, а свыше 80% прожили в Эстонии более 10 лет.

С учетом существовавшей в то время значительной правовой неясности в проблеме гражданства, преобладание ответов, подразумевающих ориентацию на новую независимую Эстонию, позволяет предположить, что тогда задача включения русских в многонациональное демократическое государство была вполне разрешимой. В ситуации принудительного выбора между гражданством Эстонии и какой-либо иной страны не более 20% опрошенных русских отказались бы от эстонского гражданства.

Все эти социологические данные в целом убеждают в том, что у Эстонии были политические и культурные возможности сделать русских лояльными гражданами эстонского государства и участниками многонациональной демократической системы. При условии предоставления всем гражданам институциональных гарантий участия в политическом процессе и культурного самовыражения были хорошие возможности для формирования множественных взаимодополняющих форм политического самосознания.

В 1987 и 1988 гг., в период становления эстонского движения за независимость, требования политических активистов были направлены в основном на расширение автономии республики и ее демократизацию. Эти цели поддерживались многими русскими Эстонии. Демократизация республики способствовала возникновению тактических союзов между лидерами эстонской и русской общин в республике. Эдгар Сависаар, премьер-министр Эстонии в 1990-1992 гг. и один из основателей Народного Фронта, возглавившего движение за независимость, назвал период 1987-1988 гг. "величайшим демократическим моментом в истории Эстонии". Сотрудничество между эстонцами и русскими национальными организациями продолжало существовать и в 1989 и 1990 годах.

И все же, несмотря на благоприятные внешние и внутренние обстоятельства в процессе обретения Эстонией независимости, уже год спустя после ее достижения многие стали задаваться вопросом, куда идет республика: к многонациональной демократии или же к внутреннему этническому конфликту, грозившему перерасти в конфликт международный. Для многих эстонских политиков этот вопрос сегодня особенно болезнен, ибо в истории Эстонии был такой период, когда между национальным государством и демократией не было противоречия. С 1920 до 1934 г. Эстония была близка к синтезу этих двух ценностей. Национальные меньшинства составляли всего 12% населения, причем их культурная автономия была надежно защищена законом. После второй мировой войны в Эстонии было развернуто промышленное строительство, что привело к массовому притоку в республику переселенцев. В результате этого процесса к 1989 г. доля эстонцев в населении снизилась до 61,5%. Именно это обстоятельство играет первостепенную роль в политической жизни страны после восстановления независимости. Многие эстонцы опасаются, что со временем они могут оказаться меньшинством в собственной стране.

По мере того, как перспектива независимости от СССР становилась все более реальной, эстонские политические лидеры все более ориентировались не на общечеловеческие, а на национальные ценности. Был предпринят ряд правовых и политических шагов, направленных на осуществление этих национально-государственных чаяний. Особо острую реакцию вызывала проблема языка, поскольку большинство русских не владели эстонским. В январе 1989 г. при поддержке Народного Фронта был принят Закон о языках, придавший эстонскому статус государственного языка страны. Предполагалось, что по истечении двухлетнего срока с момента принятия закона все занятые в сфере услуг и торговле будут обязаны знать два языка – эстонский и русский, а спустя еще два года вся официальная документация и переписка должна будет вестись только на эстонском языке.

Формулировки законодательства о гражданстве со временем менялись, становясь все более жесткими и ограничительными. Пока еще шло движение за независимость, не раз предлагалось, чтобы любой участник этого движения мог при желании получить эстонское гражданство, а также чтобы такое право было предоставлено всем уроженцам Эстонии. Но в конечном счете желание построить государственность только на национальных началах оказалось непреодолимым, и гражданство было даровано только тем, кто родился в Эстонии до 1940 г., а также их прямым потомкам. Это означало, например, что граждане Канады или США, никогда не бывавшие в Эстонии, но происходившие от предков-эстонцев, имели право голоса на эстонских выборах, в то время как те, кто переселился в Эстонию после 1944 г., в том числе большинство русского населения страны, такого права были лишены (!). Это ограничение получило особое значение, поскольку только имеющие гражданство могли участвовать в парламентских и президентских выборах в сентябре 1992 г., а также создавать политические партии и избираться на государственные должности. Закон о гражданстве по сути лишил гражданских прав почти 40% населения Эстонии в решающий момент становления демократической государственности.

Ярким проявлением этнического подхода к решению вопроса стало принятие Конституции Эстонии на референдуме, состоявшемся 28 июня 1991 года. В нем получили право принять участие 669080 граждан, основная часть неэстонцев была лишена права участвовать в голосовании. Новая Конституция провела грань между правами и обязанностями граждан и неграждан. Так, неграждане лишены права участвовать в общенациональных выборах. После сильного давления извне им было разрешено участвовать в местных выборах, однако они не могут создавать политические партии и возглавлять госучреждения. Так, в Нарве, где 95% населения – неэстонцы, русский не смог стать во главе местного самоуправления, этот пост достался эстонцу.

Все эти законодательные и политические меры встретили отрицательное отношение со стороны многих эстонцев и неэстонцев, мотивированное как демократическими принципами, так и политическим благоразумием. Однако все они решительно отстаивались, исходя из логики национального государства и мощного комплекса связанных с этой логикой доводов правового и морального характера. Что касается языка, такой довод состоит в следующем: коль скоро государство форма политического существования нации, единственным официальным языком в государстве должен быть язык нации. Приверженность этому принципу в Эстонии очень сильна из-за опасения, что эстонский язык – язык небольшого народа, к тому же крайне трудный для усвоения – может вообще исчезнуть с лица земли. Юридическое и моральное право отказывать в гражданстве всем кроме тех, кто жил в Эстонии до аннексии (и их потомков), обосновывается аналогией с "правом" Польши изгнать из страны немцев, поселенных Гитлером в районе Познани.

По нормам международного права, военнослужащие оккупационных войск не имеют права на гражданство. На это, похоже, и "поставили" эстонские дипломаты, утверждающие, что пакт Молотова-Риббентропа 1939 г. привел к незаконному захвату их государства и что весь период 1940-1991 гг. следует рассматривать как период военной оккупации. На этом основании все русские, въехавшие в страну после 1940 г., равно как и их потомки, считаются незаконно присвоившими себе право жительства и не имеющими права претендовать на автоматическое получение гражданства.

В обоснование того, что избирательное право предоставлено только гражданам, а также того, что гражданство автоматически предоставляется только родившимся в Эстонии до аннексии (и их потомкам), ссылаются на общую для европейских государств практику, в соответствии с которой "гастарбайтеры" и их дети не могут получить гражданство страны, где они живут и работают и где они, возможно, даже родились.

Ограничительная концепция гражданства, на которой настаивали эстонские националисты, была косвенно поддержана равнодушием к этой проблеме со стороны Европейского Сообщества. Официальный наблюдатель ЕС на выборах в сентябре 1992 г. сообщил журналистам, что Сообщество воздержится от публичных комментариев по поводу эстонских законов о гражданстве и о языках.

Алар Яанус, директор отдела ремиграции Государственного совета Эстонии по делам гражданства и иммиграции следующим образом комментирует подход государства к вопросам предоставления гражданства: "Натурализация – завершающий этап процесса полной легитимной интеграции. Поскольку Эстония восстановила свою независимость в 1991 году, мы избрали модель восстановления подданства (гражданства). В соответствии с законом о гражданстве 1938 г. это означает, что автоматически считаются гражданами только лица, имевшие гражданство на 16 июня 1940 г. и их прямые потомки". В результате лица, переселившиеся в Эстонию после вхождения республики в Советский Союз в 1940 г., могут получить гражданство только через процесс натурализации. Все формы урегулирования вопроса о гражданстве в переходный период, в том числе натурализация, отражают четкую заинтересованность эстонской власти.

Таким образом, в угоду националистическим интересам из демократического процесса была исключена чуть ли не половина населения республики. Людей искусственно поделили на касты, что не могло не сказаться на внутриполитической ситуации, создании отрицательного имиджа Эстонии в мире и, конечно, не способствовало ее экономическому подъему. Действуя по принципу "пусть мне будет хуже, но я всем докажу свою правоту", эстонцы сильно поколебали сложившийся о себе стереотип, как о прагматичных, рассудительных людях. Конечно, камни разбросаны, но никогда не поздно начать их собирать.