Общерусские корни белорусской народности

Лев Криштапович, доктор философских наук (Минск)

История народа — это не летопись частной жизни человека. Об истории народа нельзя сказать: это было, это прошло. История имеет дело с тем, что вечно есть, — с духом народа, его делами. «Народы, — отмечал Гегель, — суть то, чем оказываются их действия».

Но некоторые историки так далеки от этого воззрения, что считают достаточным свести историю народа к архивной пыли, по временам удобряя ее субъективными по­литическими и моральными рассуждениями, которые, по их мнению, являются лучшим материалом для построения национальной концепции истории Белоруссии.

Согласно таким взглядам, любой литературный графоман, зачисливший себя в разряд «нацио­нально-сознательной» интеллигенции и потративший некоторое время на переписы­вание или прочтение нескольких книг, способен написать историю белорусского на­рода. Это типичные «представители субъективной образованности, которые не зна­ют мысли и не привыкли к ней...».

Выдающийся украинский и русский языковед и мыслитель XIX века Александр Потебня справедливо заметил, что «никто не имеет права влагать в язык народа то­го, чего сам этот народ в своем языке не находит». Эту мысль А. Потебни с полным основанием можно отнести и к истории. Исследователи, не знающие действительной логики исторического процесса, заполнили свои писания всем чем угодно, но только не подлинной историей Белоруссии. Особенно заметно, как представители «субъектив­ной образованности» усердствуют в отрицании общерусской природы белорусского народа. В своей антиисторической затее они напоминают евангельских фарисеев, «оцеживающих комара, но поглощающих верблюда».

Предлагаемый вниманию читателя материал о русской цивилизации как раз направ­лен на восстановление исторической правды о наших народах.

1. Миф о «балтском субстрате»

Культурологической особенностью националистической исторической школы, — совершенно необоснованно претендующей на представительство белорусской нацио­нальной историографии, — является школярское изучение истории Белоруссии.

Такое изучение, не требуя вдумчивого исследования, обычно удовлетворяется поверхностны­ми историческими аналогиями и внешней фактурой. Говоря словами видного англий­ского мыслителя XIX века Бокля, такие историки «наполняют свои сочинения самыми пустыми и ничтожнейшими подробностями: анекдотами о государях и их дворах, нес­кончаемыми рассказами о том, что сказал один министр, что подумал другой, и — что еще хуже — длинными реляциями о походах, сражениях и осадах».

Например, прочи­тают «национально-сознательные», что в Московском государстве жителей Белоруссии называли литвинами, вот и расписывают, что наши предки были литовцы, а не русичи. Встретят на территории Белоруссии  литовские названия — и делают вывод, что наша зем­ля называлась Литвой, а не  Русью. Услышат, что галицко-волынские князья

Да­ниил и Василько Романовичи воевали с литовцами под Новогрудком — тут же заявля­ют, что Новогрудчина — это литовская земля, а Новогрудок — литовский город. На по­добной гносеологической основе обычно конструируются все исторические доказа­тельства современной «возрожденческой» философии истории.

Главное в этих доказательствах — отрицание Древнерусской цивилизации как эт­нической, геополитической и культурной основы сожительства трех братских восточнославянских наро­дов: белорусского, великорусского и украинского.

Для отрицания общерусской природы бе­лорусской народности изобретена «теория балтского субстрата». По мнению «белорусизаторов», именно балтский еубстрат явился корневой основой этнического фор­мирования белорусов.

Основной порок «балтской теории» в том, что она изображает этнические процес­сы в примитивно-упрощенном виде. Время складывания Древнерусской цивилиза­ции характеризуется интенсивными миграционными движениями различных племен и рас. Источники той эпохи говорят о миграции не одних только восточных славян, но и других народов: финно-угорских, скандинавских, аварских, болгарских, гот­ских. Причем это Великое переселение народов было многоплановым, охватывало огромные территории. Представлять себе некий неподвижный «балтский субстрат», который только и дожидался того, чтобы наложить свою этническую печать на бело­русов, — антинаучно. Балтские подпорки необходимы «белорусизаторам», чтобы поставить барьер на пути этнического единства белоруса и великоруса и доказать, что белорус — больше балт, чем славянин. Раз белорусская народность сформировалась на другой этнической основе по сравнению с великорусской, то, разумеется, отпада­ет необходимость говорить о родственных народах. Таково «философско-историчес-кое» обоснование отрицания общерусских корней белорусской народности.

Следует заметить, что подобный вывод современных адептов «балтского субстра­та» не оригинален. Еще в первой половине XIX века провинциально ориентирован­ный этнограф и историк Павел Шпилевский, собиравший белорусские слова, пес­ни, присказки и другие виды народной словесности, называл белорусов «кривичами» для того, чтобы показать, что они не имеют ничего общего с русским народом.

Белорусизаторы так далеки от усвоения подлинного белорусского национального духа, что в их среде распространено детское воззрение, будто бы задача историков — пе­реписывать страницы более ранних исторических произведений, осовременивая их некритическими политическими и нравственными сентенциями, которые, по их мне­нию, являются наиболее прибыльными в данное время.

На основании «балтской теории», заимствованной у антирусски настроенных пи­сателей, «белорусизаторы» обычно начинают изучение истории Белоруссии с XII — XIII веков, когда на наших землях несомненно видно присутствие исторического ли­товского элемента. Тем самым из истории Белой  (Западной) Руси  выбрасывается период протяженностью в четыре столетия. Общеизвестно, что до появления «литвы» на территории современной Белоруссии жил древнерусский народ и находилось Древне­русское государство с общеполитическим и национально-религиозным центром в Киеве. Первоначально некоторые города на нынешней белорусской территории прямо назывались русскими. Например, Брест-Русский, Каменец-Русский. Так, польский историк XV века Ян Длугош отмечает, что в 1409 г. польский король Ягайло встретился с вели­ким князем литовским Витовтом в Бресте-Русском. Из Бреста Ягайло отправился в Каменец-Русский, а оттуда на охоту в Беловеж.

Чтобы как-то обойти ясные указания исторических источников о несостоятельности «балтской теории», «белорусизаторы» пускаются на следующую хитрость. Они рас­сматривают местное русское княжество с центром в Полоцке в качестве самостоятель­ного белорусского государства со своим отличительным национальным характером, якобы ничего общего не имевшего с народами других русских земель.

Столкновения, например, полоцких князей с киевскими в таком случае следует анализировать в плос­кости борьбы между белорусским и украинским государствами, а не как обыкновенное проявление политической междоусобицы в рамках единого Древнерусского государ­ства. Если согласиться с такой логикой, то тогда постоянные военные стычки между владимирскими и киевскими князьями также должны квалифицироваться как Межгосу­дарственные столкновения. Только между какими государствами? Россией и Украиной? А военное противоборство между Полоцком и Смоленском, наверное, следует считать выяснением отношений между Белоруссией и Россией?

С какой стороны ни подходи, но логика «белорусизаторов» для понимания исто­рии того времени просто нелепа. В действительности это были конфликты не между различными государствами, а между областными русскими княжествами за право владения общерусским княжеским престолом — Киевским.

Исторические источники того времени убедительно свидетельствуют, что поня­тия «Русь», «Русская земля» были общим наименованием для всех восточнославян­ских княжеств, в том числе и Полоцкого. Аналогичные иностранные источники, нап­ример, «Хроника Ливонии» Генриха Латвийского, описывающая завоевания немец­ких рыцарей в Латвии и Эстонии в первой четверти XIII века, отождествляют Полоц­кое княжество с русским, а полоцкого князя Владимира называют русским королем. И Полоцк, и Псков, и Новгород предстают в «Хронике Ливонии» в образе единой Русской земли — «Руссии» — с ее национально-религиозным отличием как от мече­носцев, так и от литовских племен.

Эту же мысль об общей русской природе местных княжеств на территории современной Белоруссии проводит и Ян Длугош. «В 1388 го­ду король польский Владислав в сопровождении польских и литовских князей и вельмож направился сначала в Витебскую, а затем в Полоцкую области Руси, где пребывал много дней; за это время он подавил и погасил мятежные движения (вос­стание полоцкого князя Андрея и смоленского князя Святослава против Польши и Литвы в защиту русского и православного начала. — Л. К.), о возникновении кото­рых ему было сообщено, причем главарей мятежа наказал тюрьмой и лишением иму­щества».

Характерный пример. В Полоцком княжестве вместе со всей Русью глубо­ко почитали русских князей-мучеников Бориса и Глеба. До сих пор на самом западе Русской цивилизации, на Гродненщине, сохранились остатки памятника древнерус­ской культуры XII века — Коложская церковь Бориса и Глеба.

Что же касается обособления Полоцкого княжества от других русских земель, то оно было обусловлено не мифическим «балтским субстратом», а главным образом экономи­ческими причинами. Эпоха феодальной раздробленности объективно вела к политичес­кой замкнутости областных русских княжеств. Но эта замкнутость русских земель нис­колько не является аргументом против их общерусского единства.

Укажем хотя бы на религию, Церковь и язык, выступавших в то время в виде синтеза единой Русской ци­вилизации. Эти цивилизационные факторы — религиозно-идеологический и культур­ный — сознавались как самими русскими, так и их иностранными современниками. Название государства Русь стало обозначать не только занимаемую территорию, но превратилось также в этническое название, поскольку у всего населения этого государ­ства, края сформировались единый русский язык, общие черты культуры, общее

этническое самосознание. Все они были связаны общей исторической судьбой, интереса­ми защиты своего края, приобретя, таким образом, значение этнической территории. Язык ее населения стал называться русским. Термин «русь», таким образом, стал мно­гозначным (можно сказать, цивилизационным. — Л. К.).

Ослаблением Киевской Руси, вступившей в период политической раздробленнос­ти, воспользовались разные народы, стоявшие в основном на более низкой ступени культурного развития. На юго-востоке Русь подверглась нашествию монголо-татар, а на северо-западе — нападениям диких литовцев. Францисканский монах Плано Карпини, проехавший через Древнюю Киевскую Русь в 1245 г., отмечал, что он на всем протяжении пути находился в постоянном страхе перед литовцами, которые броси­лись опустошать Приднепровье, так как большая часть его жителей была побита и взята в плен татарами. По словам русского летописца, «беда была в земле Владимир­ской от воевания литовского и ятвяжского». А ведь были времена, когда литовцы и не помышляли о набегах на Русь. Даже более. Правнук знаменитого Владимира Мо­номаха галицко-волынский князь Роман Великий, как сообщает польский историк XVI века Стрыйковский, впрягал пленных литовцев и ятвягов в плуги и заставлял их выпахивать коренья по новым местам. От тех времен осталась поговорка: «Роман, Роман! Худым живешь, литвою орешь». Правда, С. Соловьев разъясняет, что ее сле­дует понимать не буквально, а в том смысле, что Роман Мстиславович заставлял ли­товцев заниматься не разбоем, а земледелием. Только после опустошительного на­шествия монголо-татар на Русь литовцы осмелели и начали вторгаться в ее пределы.

Примерно в середине XIII века литовцам удалось утвердиться на Новогрудчине и Полотчине. И если южные Мономаховичи — Даниил и Василько — еще некоторое время с переменным успехом вели борьбу с литовским князем Миндовгом и его сыном Войшелком за земли Черной Руси, то Изяславовичи Полоцкие вынуждены были ус­тупить свою власть литовским князьям. «Последний полоцкий князь Брячислав упо­минается в летописях в 1239 г. в связи с женитьбой Александра Невского на его до­чери, а в 1262 г. источники говорят, что в Полоцке княжит уже литвин Тевтивилл, племянник Миндовга».

Полоцкое княжество было отторгнуто от Русского пространства, подвергшись нападениям как литовцев, так и ливонских немцев. Разгром немец­кими рыцарями полоцких волостей Кукейноса и Герцике в среднем течении Запад­ной Двины (территория современной Латвии) обескровил полоцкого князя, так как значительная часть русских ратных людей вместе со знаменитым князем Вячко, как говорит Генрих Латвийский, «ушла в Руссию, чтобы никогда больше не возвращать­ся в свое королевство». С этого времени появляются литовские названия на нашей земле. К примеру, вместо Брест-Русский — Брест-Литовский, вместо Каменец-Рус­ский — Каменец-Литовский.

В XIV веке возникает новое политическое образование — Великое княжество Ли­товское и Русское. Некоторые русские князья погибли в битвах с литовцами, некоторые же ушли к своим сородичам в Брянск и далее на Восток. Завоевание Западной и Юго-За­падной Руси иноземными князьями и включение русских земель в состав нового Ли­товского государства имели отрицательное значение для жизни нашего народа, пос­кольку насильственно прерывали естественный процесс развития Русской цивилиза­ции. Правда, русское начало сознавалось не только рядовым населением, но и самой знатью Великого княжества Литовского до ее окончательного перехода на сторону пришлого этнического элемента.

Так, из отказной грамоты князя Константина Острожского 5 марта 1520 г. на села с угодьями и доходами в пользу Туровской собор­ной церкви подтверждается, что этот виднейший сановник Великого княжества Ли­товского и Русского ведет свою родословную от киевского князя Ярослава Мудрого и последу­ющих русских князей. Вот выдержка из грамоты: «Я, князь Константин Иванович Острожский, пан Виленский, гетман господаря короля, староста Луцкий, Брацлавский и Винницкий, маршалок Волынской земли, с сыном нашим Ильей записали к церкви соборной Успения Туровского владычества подданных мещан в Турове, а так­же села Ольгомле, Симоничи, Радловичи со всеми пашнями и угодьями, как издавна, от предков наших держали, от князя Ярослава Владимировича и других князей рус­ских».

Неразрывность русского пространства еще более отчетливо звучит в челобит­ной Львовского православного братства Московскому царю Феодору Иоанновичу об оказании помощи на восстановление во Львове сгоревшей Успенской церкви 15 ию­ня 1592 г. «Поскольку в Польских странах в великих печалях обретаемся, а все бла­городные в различные иноверия пали; мы же, как не имеющие пристанища, к тебе благоутробному, тихому и благонадежному притекаем... Да уподобишься, всесветлый царь, памяти святой прародителю, великому Владимиру, просветившему весь род Российский святым крещением... И да будет похвала и слава великого царства твоего. И да прославляется имя твое во всех странах Российских...»

Разве это не красноречивое опровержение россказней «белорусизаторов» о литов­ско-белорусском государстве и «балтском субстрате»?

2. Антиисторизм на службе русофобии

В ряду доводов современных «белорусизаторов», стремящихся противопоста­вить Беларуссию России, — находятся «изобретения»  западной, в частности польской, историографии о монголо-татарском факторе, якобы, радикально изменившем национально-психический склад русского человека. Подобная историчес­кая выдумка прочно вошла в набор «исторических» аргументов некоторых западноев­ропейских историков и философов, оправдывавших захватнические цели своих прави­тельств против России под лицемерным предлогом защиты Европейской цивилизации от русского варварства. Надо сказать, что на эту аргументацию европейских «цивилиза­торов» попадались даже крупнейшие мыслители Западной Европы.

Так, английский ис­торик Бокль, характеризуя причины Крымской войны (1853-1856), писал: «Между тем в настоящее время ход дел таков, что обе нации (английская и французская. — Л. К), отложив злобную и разрушительную зависть, которую они некогда питали друг к дру­гу, соединились в общем деле и обнажили меч не для своекорыстных целей, а для защи­ты образованного мира от нападений невежественных врагов (России. — Л. К.)».

Кое-что из этих «доводов» сегодня активно используется «белорусизаторами» для нагнетания русофобии в Белоруссии. Именно монголо-татарское нашествие, заяв­ляют они, окончательно отделило Белоруссию от России как страну европейскую от страны азиатской. Самое примечательное  в этом утверждении — абсолютное историчес­кое невежество. Очевидно, что «белорусизаторы» даже не прикасались к трудам ве­ликих историков, принимаясь муссировать данную проблему. Совершенно несостоя­тельно утверждение, что монголо-татарское нашествие повлияло на дальнейшее ис­торическое развитие России. Крупнейший русский историк С. Соловьев докумен­тально доказал неверность такого взгляда. Разумеется, монголо-татарское нашествие задержало развитие России, но считать, что оно изменило ее движение, — значит, смотреть на всемирную историю через антиисторические европоцентристские очки. Даже кратковременное присутствие баскаков в русских княжествах не дает основа­ния, по замечанию С. Соловьева, говорить о большом влиянии их на внутреннее уп­равление, ибо в источниках не видно «ни малейших следов такого влияния».

Видней­ший белорусский историк второй половины XIX века Михаил Коялович, которого с полным правом можно назвать основателем белорусской историографии, подчерки­вал: «Поэтому уже можно судить, как несправедливы западноевропейские суждения, особенно польские, об азиатстве русских к востоку от Днепра, о том, что они пере­создались в татар, потеряли свое славянство. В этих суждениях — еще та неправда, будто азиатство могло пересоздать русское славянство. Напротив, в истории мы ви­дим, что оно везде уступает русскому славянству, что русское славянство обладало изумительной силой претворять в себе азиатские элементы».

Если подойти к этой проблеме исторически, то обнаружится, что «белорусизаторы» просто не понимают сущности борьбы между Московским государством и вос­точными кочевниками. В социально-экономическом отношении северо-западные со­седи Западной (Белой) Руси — литовцы — ничем не отличались от монголо-татар. Ведь много­численные источники рассказывают о грабительских набегах литовских племен на более развитые народы и их жестоком отношении к мирному гражданскому населе­нию. По словам Генриха Латвийского, «литовцы превосходят другие народы быстро­той и жестокостью». А польский историк Ян Длугош давал самую нелицеприятную характеристику литовцам: «Дух у этого племени спесивый, мятежный, нечестный, дерзкий, лживый и скаредный». Не менее примечательна его оценка литовского кня­зя Витовта, которого «белорусизаторы» почему-то зачисляют в разряд белорусских князей и представляют только в радужном свете. «Князь Витовт, — отмечает Ян Длу­гош, — производил частые набеги на соседние земли, забирая в плен и убивая жи­телей обоего пола, сжигая селения и совершая много грабежей». Описание польским историком нравов литовских племен в конце XIV века ничем не отличается от анало­гичного свидетельства Плано Карпини о нравах монголо-татар в XIII веке.

Если соседями  белорусов были такие жестокие, необузданные, мятежные племе­на, наложившие не только дань на западнорусские земли, но и установившие свое прямое пра­вление, — то разве они не могли так же изменить характер белорусов, как монголо-татары, изменили психологию великорусов? Уж если быть точным, то надо прямо при­знать, что Западная Русь в XIV веке стала добычей литовских князей. «Как это ни по­кажется удивительным для всякого, — замечает Ян Длугош, — собственной ли доб­лестью или по трусости и бездействию соседей, литовцы достигли такого успеха, что теперь повелевают русскими, под властью которых почти в течение тысячи лет нахо­дились на положении рабской черни». Откуда же у современных рьяных привержен­цев «литовско-белорусского» государства такое презрение к монголо-татарам и раболе­пие перед «балтским субстратом»? Не потому ли, что они не честные служители му­зы Клио, а политиканы и русофобы? В противном случае они понимали бы, что ха­рактер народа определяется не внешними факторами, а господствующими принципа­ми его естественной жизни и внутренней природой его духовно-нравственных начал. К примеру, германские племена времен Тацита характеризуются теми же нравствен­но-психологическими качествами, что и русские славяне времен Льва Диакона, монголо-татары времен Плано Карпини — как и литовцы времен Яна Длугоша.

Еще одна особенность современной националистической историографии — иезу­итское истолкование произведений историков и теоретиков национального самооп­ределения Белоруссии. Обычно выхватываются те отрывки из их работ, которые при­званы доказать верность взглядов нынешних национал-русофобов, то есть действу­ют в полном соответствии с иезуитским принципом: цель оправдывает средства. Например, из «Кароткай псторьй Беларусi» Вацлава Ластовского приводятся приме­ры завоевательной политики московских князей на рубеже XV-XVI вв. в отношении Великого княжества Литовского и отсюда делается вывод об агрессивности великорусов и толерантности белорусов. Или расписываются жестокости московских войск про­тив местного населения при завоевании Полоцка Иваном Грозным в годы Ливонской войны, и заявляют «о русском империализме и его опасности». Живописание ужасов пребывания московских войск на территории современной Белоруссии не что иное, как политические спекуляции нечистоплотных историков, пытающихся вышибить слезу у белоруса и внедрить в его сознание ненависть к русскому народу. Дескать, ви­дите, сама история свидетельствует о том, как «москали» проливали кровь мирных белорусов. Разве можно им доверять и вступать с ними в какие-нибудь союзы? Тако­ва пропольская и прогерманская подоплека исторических «открытий» национал-ру­софобов.

В этом-то и выража­ется антибелорусская сущность националистической концепции в области филосо­фии истории Белоруссии. Если бы «белорусизаторы» были способны мыслить исторически, то для них не составило бы труда установить истину. Как велись войны в ту эпоху? По понятиям того времени, справедливо указывает С. Соловьев, вести войну означало бить, гра­бить, жечь, уводить в плен. «В те старые времена, — отмечает М. Коялович, — одно передвижение войска по стране равносильно бывало иногда неурожаю или морово­му поветрию». В этом смысле любопытна грамота польского короля Сигизмунда I от 20 марта 1525 г. полоцкому воеводе Петру Кишке об освобождении Себежской во­лости от всех даней и повинностей на четыре года по случаю разорения ее литовскими и москов­скими  ратными людьми. «...И от людей неприятельских и от служеб­ных наших суть обобраны и скажоны...» Подобный способ ведения войны характе­рен был как между государствами, так и внутри одного и того же государства.

Разу­меется, подобным образом воевали и наши древнерусские предки на территории сов­ременной Белоруссии. История того времени дает много примеров, как полоцкие князья враждовали не только с другими русскими князьями, но и между собой. К примеру, Глеб Минский, сын знаменитого полоцкого князя Всеслава Чародея, делал набеги на соседние княжества, жег, грабил, уводил людей в плен. Он даже не стес­нялся продавать свой православный народ в другие страны. Аналогично действовали и другие полоцкие князья. Так же войны велись между другими русскими княжества­ми: Черниговским и Киевским, Торопецким и Суздальским, Суздальским и Киев­ским на протяжении всего периода Древнерусского государства со столицей в Киеве. Так же велись они и в более позднее время, к примеру — между Тверью и Москвой. Не менее ожесточенно воевали и в Великом княжестве Литовском. Достаточно ука­зать на кровавые междоусобицы между Ягайлом и Витовтом, Свидригайлом и Сигизмундом. Так же обстояло дело и в западных странах. Например, война Алой и Белой Роз в Англии, Столетняя война во Франции, Тридцатилетняя война в Германии.

Следует заметить, что «белорусизаторы» даже в узкопрофессиональном плане не способны правильно прочитать исторические произведения, в том числе и своих лю­бимых авторов. Ведь у того же Вацлава Ластовского в «Кароткай псторыi Беларусi» дается подлинное описание отвоевания Полоцка польским королем Стефаном Баторием у московских войск. Как только Стефан Баторий взял Полоцк, пишет

В. Ластовский, то начался грабеж. «Освободители», особенно венгры, со злобой уничтожали все, что нельзя было взять с собой. Во время этого погрома сгорела огромная книжница, в которой находились ценнейшие рукописи, в частности, переводы Библии, сделанные рукой Кирилла и Мефодия, — апостолов славянских. Говорят, отмечает В. Ластовский, в это время была уничтожена и летопись Полоцкой земли. Ничего по­добного не было при взятии Иваном Грозным Полоцка в 1563 г. Может быть, и хоро­шо сделал Иван Грозный, что, перевезя часть памятников культуры Полоцкой земли в Москву, спас их от войск Стефана Батория, сохранив тем самым для потомства.

Не следует забывать и того факта, что, завоевав Полоцк, Стефан Баторий отдал иезу­итам, появившимся в Великом княжестве Литовском в 1569 г., большую часть полоцких церквей с их имениями, несмотря на то, что полоцкая шляхта заявила протест польско­му королю, нарушившему «права и вольности народа русского». Именно Стефан Баторий дал прописку иезу­итам на Белой Руси, сыгравшим огромную отрицательную роль в истории белорусского народа.

Насколько националистические историки несостоятельны в постижении филосо­фии истории Белоруссии — настолько они беспомощны и в оценке исторических личнос­тей. В их  сознании  Иоанн Грозный представляется в виде этакого коронованного варвара, который никоим образом не вписывается в образы «добропорядочных монархов» Западной Европы и Речи Посполитой. Говоря словами К. Валишевского, «это самый лю­бопытный пример аберрации в области не только легенды, но и исторической крити­ки». Конечно, Иван Грозный был тираном, но в качестве неограниченного пове­лителя он ничем не отличался от своих западноевропейских собратьев. Чем, напри­мер, Варфоломеевская ночь 24 августа 1572 г., устроенная королевой-католичкой Екатериной Медичи своим политическим противникам — гугенотскому дворянству, в результате которой погибли тысячи людей, отличается от опричнины Ивана Гроз­ного? В социально-политическом плане — это события одного и того же порядка. За­падная Европа знала своих Иванов Грозных еще в конце XVII века. Английского ко­роля Иакова II писатели того времени называют не человеком, а чудовищем.

Иван Грозный колоритнейшая фигура среди монархов XVI века. Со времени Ива­на Грозного Россия вплотную приходит в соприкосновение с Западной Европой. Римский Папа Григорий XIII посылает своего посла иезуита Антония Поссевина для посредничества, между Речью Посполитой и Московским государством. А диспут Антония Поссевина с Иваном Грозным о вере обнаруживает в русском царе не толь­ко хитроумного политика, но и хорошо образованного человека и мастера церковной полемики.

Антиисторизм националистической историографии лишает ее способности объективно взглянуть на взаимоотношения между Москвой и Великим княжеством Литовским. За внешне обывательско-простецким осуждением «агрессивной» политики Москвы скрывается совсем другая цель: внедрить ложную идею, что оборонитель­ный характер Ливонской войны со стороны правительства Великого княжества Литовского поз­воляет считать ее войной справедливой. И это — большая неправда. Сознательно за­малчивается то важнейшее обстоятельство, что в свое время, пользуясь слабостью Москвы и других русских княжеств, литовские князья отхватили огромные террито­рии русских земель и присоединили их к Литовскому государству.

Так, во времена Гедимина и его сына Ольгерда была завоевана территория современной Белоруссии, Волынь, Подолия, Киевское княжество, Черниговщина, Брянщина. Витовт покорил Смоленское княжество и даже пытался наложить свою руку на Псков, Новгород и Тверь. Поэтому нет ничего удивительного в том, что, окрепнув, московские князья, начиная с Ивана III, приступают к активным военным действиям против Великого княжества Литовского за воссоединение исконно русских земель в рамках единого Русского государства. С исторической и династической точки зрения притязания московских государей на русские земли Великого княжества Литовского были впол­не обоснованны. Московские государи были правителями России, а Белоруссия того времени однозначно именовалась Русью — и белорусский народ называл себя русским народом. Этот факт находит широкое отражение в источниках. В ответе Василия Ивановича на по­сольские речи польского короля Сигизмунда I с требованием возвратить отнятые яко­бы литовские города и волости читаем: «...А от прародителей наших и вся Русская земля — наша отчина». Когда в начале XVII века польско-литовское правительство вело самозванцев на Россию, то все понимали, что речь идет об интервенции Речи Посполитой против Москвы. И совсем иначе выглядели военные действия Москвы против Литвы и Польши. Никто не сомневался, что речь идет о восстановлении при­рожденного права русского государя на свою отчизну.

Польско-литовские королев­ские радные паны в послании на имя царских посланников князя Семена Шаховско­го и дьяка Нечаева в мае 1637 г. оправдывали принадлежность к Литве Путивля, Чер­нигова и волостей Полоцких и Витебских правом отвоевания их у татар. Как татар­ское, так и литовское «право» было правом завоевания, а не законного владения рус­скими землями. Эта мысль проводилась в Универсале гетмана Богдана Хмельницкого 28 мая 1648 г. Украинские летописцы, излагая историю поляков и русских, подчерки­вали, что во времена польского короля Казимира Великого в 1333 или 1339 году «над оскудевшими тогда Киевским и Острожским и иным истинным Русским князем нашим, завоевавши их, подчинили истинные с древних веков земли наши Русские от Подолья, Волыни и Валахии до самого Вильно и Смоленска, а именно: землю Киевскую, Галицкую, Львовскую, Хелмскую, Белзскую, Подольскую, Волынскую, Перемышльскую, Мстиславскую, Витебскую и Полоцкую... от веры отеческой православной греко-рос­сийской отгоргнули и до пагубной унии и римского заблуждения силой, гвалтом, муче­ниями и тиранством привлекли и приневолили». Объективно внешняя политика мос­ковских князей в отношении Западной Руси и белорусского народа была справедливой и прогрессивной, поскольку она была направлена на воссоединение братских восточнославянских  народов, имевших единые общерусские корни: язык, культуру, веру, национальное самосознание.

Еще один признак антиисторического мышления национал-русофобов. Стремле­ние изобразить войну между Москвой и Литвой как войну между Русским и якобы белорусским государствами. Прием очень простой. Смешивается территориальный фактор с государственным. Пример тому, пресловутая битва под Оршей в 1514 г. Раз она произошла на территории современной Белоруссии, то делается вывод, что это было сражение между русским и белорусским государствами. Территориальный фактор использует­ся для того, чтобы затушевать общерусскую природу белорусского народа, включить его в состав чужеродного этноса и чужеродной культуры, денационализировать са­мосознание белорусов и тем самым внедрить в современное общественное сознание чисто иезуитскую мысль, что литвин — это белорус, а Литовское княжество — это белорусское государство. В действительности же никакого белорусского государства в то время не существовало.  Великий князь Литовский одновременно именовался и великим кня­зем Русским, но не белорусским или украинским. Ни о каком добровольном подчи­нении русских князей Литве не может идти и речи.

И самое главное. Антиисторизм  и антибелорусская сущность «белорусизаторов» наиболее отчетливо проявляется в их попытке представить военные столкновения (соперничающих за общерусское «киевское наследство»)  Москвы и Литвы  как войны между рус­ским и белорусским народами. Эту цель и преследуют «исследования» антирусских псевдоисториков, утверждающих об «исконной азиатской агрессивности русских» и «европейской толерантности белорусов». Разумеется, что подобные «изыскания» ничего общего с исторической правдой не имеют.

Никаких особых различий между русским (московитом) и русским (бело­русом) не было. Оба народа пили из одного общерусского источника (один русский язык, одна вера, одна судьба) и ревностно оберегали общерусский родник от латинско-иезуитского загрязнения.

Каких-либо серьезных отличий не существовало  и  между русскими землями Мос­ковского государства и русскими землями Великого княжества Литовского и Русского. Для обеих частей единого русского народа — восточной и западной — ха­рактерно было господство общерусских начал жизни, своими корнями уходящих в «Русскую Правду» Ярослава Мудрого. В литовских статутах (законодательных актах) 1529 и 1566 гг., принятых до Люблинской унии (1569), имеется немало положений, восходящих непосредственно к  домонгольской Руси. А некоторые из них, в частности, закон о конном суде, представляют собой прямое извлечение из «Русской Правды».  Общерусские правовые начала (киевского периода) были настолько сильны в Великом княжестве Ли­товском и Русском, что вошли и в позднейшие уже польские редакции Литовского статута и сохраня­ли свою жизнь в Белоруссии еще в XVIII веке.