Православная Церковь и проблемы формирования русского национального самосознания. Особенности белорусского опыта (конец XIX –начало XX в.в.)

Бендин А. Ю. (Минск).

Российское общество конца XIX-начала XX века как в дореформенную так и в пореформенную эпоху включало в себя особую, имперскую, но отнюдь не господствуюшую роль этнической группы русских идентифицирующих себя с Православием. В этот период этноним “русские” в государственном, церковном и общественном понимании означал общее название всех трёх восточнославянских народов: великороссов, малороссов и белорусов. Между великороссами, малороссами и белорусами не было чётких этнических границ, существовали широкие диалектные и культурно-бытовые переходные зоны, а в южной экономически развитой части проживали значительные переселенческие группы из центральных великорусских и приднепровских малорусских губерний. Русские являлись главной опорой российской государственности. Они колонизовали огромные евразийские пространства. Распространили границы Православия и русской культуры от Памира до берегов Тихого океана. Государственно-церковная идеология (в синодальный период религиозно-нравственное воспитание народа было уделом не только Церкви, но и государства) не только формировала но и впитывала в себя элементы традиционного русского этнического сознания в соответствии с которым поведение русских в отношении к другим народам характеризовалось терпимостью и восприимчивостью к чужому. Благодаря первенствующему значению православной идентификации этноним “русский” включал в себя не только этническую составляющую. Традиционная религиозная веротерпимость смягчала процессы ассимиляции, являясь для русских препятствием для проявления этнического конфликтного поведения. Установка “мы” – русские” и “они” – нерусские никогда не имела у русских, в особенности у крестьянства, столь абсолютного значения, как у большинства европейских народов.

По мнению Б.Н. Миронова, под словом “мы” русские признавали не только этнически чистых русских, но и соседей, если они подчинялись царской власти. Что же касается православных единоверцев, то русские вообще никогда не противопоставляли их друг другу, ибо два основных критерия национальности господствовали в сознании русского народа – принадлежность к Православию и подчиненность православному русскому царю. Поэтому Россия была империей без господствующей (в западноевропейском и азиатском смыслах) имперской нации. Тем самым она принципиально отличалась, к примеру, от Австро-Венгерской империи, в которой, несмотря на её дуалистичность, господствующее положение занимали немцы. В Российской империи отсутствовало жёсткое противопоставление подданных, принадлежавших к государственной Русской Церкви официально называемой в качестве “первенствующей и господствующей” всем остальным конфессиям и религиям. Этим она отличалась от Османской империи с характерной для неё веротерпимостью, опиравшейся на систему миллетов, но в которой мусульманин (необязательно турок-осман) всегда признавался правым в споре с немусульманином. Организующим принципом российской политики в отношении присоединяемых народов была не этническая, не религиозная а социальная ассимиляция, когда местная правящая элита не уничтожалась, не выдворялась, не лишались своего привилегированного положения (бывали разумеется и исключения), а входила в состав российского дворянства, обретая тем самым имперскую сословную идентичность.

Великие реформы 60-70-х гг., индустриализация и урбанизация, распространение грамотности, развитие школьного образования и печати привели к стремительному росту политической мобилизации многих этнических групп. Появление национальных движений явилось следствием ускорившейся модернизации экономических и социальных отношений. По утверждению Э. Геллнера – национализм – это не пробуждение и самоутверждение мифических, якобы естественных и заранее заданных сообществ. Это, напротив, формирование новых сообществ, соответствующих современным условиям, хотя использующих в качестве сырья культурное, историческое и прочее наследие донационалистического мира[8].

Ответом на вызов национализма нерусских народов стало развитие нового русского национального самосознания. Катализаторами русского национализма явились восстания поляков в 1830-1831 и 1863-1864-х гг. Новый национализм часто принимал форму духовных и политических движений, одни из которых стремились сохранить самобытность русской культуры, другие имели целью преобразовать русское общество по западному образцу и объединить разнородные социальные слои в единую русскую нацию.[9]

Яркими представителями консервативного национализма являлись М.Н. Катков и Н.Я.Данилевский, чьи взгляды разделяли часть элиты, интеллигенции и формирующегося среднего городского слоя. Эти националисты, как правило, были лояльны к государству, национальную политику которого они поддерживали. И всё же их цели, связанные с созданием национального государства, представляли собой своего рода вызов самодержавию. После 1863 и особенно после 1881г. российское правительство во всё возрастающей мере пыталось использовать национализм как инструмент стабилизации монархической власти. В известной мере и под впечатлением от того, какой агрессивный национализм сложился в других европейских государствах, традиционный имперский патриотизм постепенно обрёл черты имперского национализма. И всё же несмотря на все уступки и компромиссы, отношение монархии к русскому национальному движению оставалось двойственным[10].

Следует отметить то обстоятельство, что новое русское национальное самосознание развивалось в русле европейских национальных движений. Представители светской интеллигенции, наиболее влиятельной в этом процессе, основы русской идентичности усматривала не в государстве и Православии как их дореформенные предшественники, а в русском народе, его языке и истории. Известный славянофил И. Аксаков писал, “Все русские светские журналы, за исключением “Дня” усиливаются доказать, что в России Православие есть только количественная, а не качественная сила, что оно есть только религия большинства, что необходимо выделить совсем идею Православия из идеи русской народности и положить в основание народности безразличное отношение к вере[11]. Формирующееся в эпоху национального строительства и национальных государств светское понимание русского национализма, являлось своего рода автономным проектом гражданской концепции русской нации, предлагая наряду с монархией и Церковью свою идеологическую интерпретацию русскости.

Монархия в свою очередь отвечала на вызовы национализма, становясь одним из агентов русского национализма, предлагая различные понимания нации в рамках универсального династического патриотизма. Императоры, занявшие престол вслед за потрясениями 1825 и 1881 г.г., - Николай I и Александр III – избрали сценарии, которые отдаляли их от европейских идеалов, образов и политики, т.е. от того, что ассоциировалось с их предшественниками. Для этого они стремились создать традиции, которые сблизили бы их с русским народом, не подвергая, однако, угрозе дистанцию, отделявшую власть от народа, - залог символического величия и господства. Убийство Александра II стало причиной ещё более решительного разрыва – всеохватного отрицания вестернизирующей традиции самодержавия, сопровождавшегося принятием нового исторического концепта. Если доктрина “официальной народности” усматривала призвание русского народа в выполнении им верноподданнейшего долга перед своими европеизированными государями, то новый идеологический концепт представлял императора неразрывно соединённым с народом этническими и религиозными узами, самым русским среди русских. Идеологи-консерваторы стремились поставить монархию на национальную почву, сообщая европейскому мифу национальное содержание, отсылавшему к прошлому России. Концепция истории оставалась линейной: существовавшие правительственные институты непосредственно освящались их прошлым[12]. Под воздействием политических перемен теория “официальной народности” стала постепенно эволюционировать в сторону близкой ей по содержанию теории “народного самодержавия”. Последняя в свою очередь идеализировала допетровскую монархию в духе славянофильства, представляя Московское государство в качестве образца единения всех сословий русского народа вокруг царя в новых условиях формирующейся всесословной монархии. Идеологический концепт русского этнического самосознания, сформулированный в рамках теории “народного самодержавия” содержал в себе следующие аспекты:

а) историко-телеологический - православная вера с момента Крещения Руси определила историческое развитие русского народа, его особый путь в европейской христианской цивилизации;

б) социально-политический - под влиянием Православной Церкви сформировалось мировосприятие русского народа, его культура и монархическая государственность;

в) национально-религиозный – под скипетром самодержавия сформировалось органическое единство религиозной и этнической идентичности русского народа, включавшего в себя великороссов, малороссов и белорусов. Однако при этом этническое начало не обожествлялось, а Православная вера не низводилась до одного из аспектов национального самосознания.

Новая “национальная” модель империи, которая начала формироваться в период правления Александра III, наряду с наиболее целесообразными в то время принципами легитимной, наднациональной монархии, включала в себя политику консолидации этнического ядра империи – русской народности (великороссов, малороссов, белорусов). Осуществление данного консервативного проекта устроения империи испытывало идеологическое воздействие таких православных идеологов монархизма, как Ю.Ф. Самарин и И.С. Аксаков, К.П.Победоносцев, М.Ф.Катков, Н.Я.Данилевский и Л.А.Тихомиров. Названные представители российского традиционализма в своих воззрениях исходили из уникальности исторического пути России и в большей или меньшей степени считали своими предшественниками классических славянофилов. Именно поэтому им столь импонировало славянофильское противопоставление “русского царства” московской эпохи космополитической “петербургской империи”[13].

Сам Александр III, по утверждению Н.Х. Бунге, был убеждён в том, что в Российской империи должны господствовать: русская государственность, то есть русская государственная власть и русские учреждения (конечно, применённые к бытовым условиям инородцев и окраин), русская народность, то есть освобождение последней от иноплемённого преобладания, русский язык как общий, государственный и, наконец, уважение к вере, исповедуемой русским народом и его государем. … Иноплеменники должны со временем сделаться сынами а не оставаться вечными пасынками страны[14]. Поворот к национально-консервативной идеологии, характеризующий перемены в воззрениях верховной власти на своё предназначение, в немалой степени был вызван тем, что социальная и национальная мобилизация охватывала не только русских, но и одновременно многочисленные нерусские народы, которые постепенно превращались в современные нации с их новыми элитами, со своими литературными языками и высокоразвитыми профессиональными культурами. Эти встречные, противоположно направленные тенденции гомогенизации и диверсификации, укрепление единства и нарастание различий усиливали политическое и социальное напряжение в многонациональной империи позднего периода [15].

Идеологическая сфокусированность на национальном характере и политическом предназначении российской монархии означала в этих условиях обретение нового импульса в направляемых верховной властью процессах модернизации общественной жизни.

Обновление направлений и принципов национальной политики имперостроительства позволяла монархии, разумеется, с известными трудностями, проводить модернизацию под знаком русификации, которая в тех условиях означала не создание преимуществ и привилегий для русских, но прежде всего систематизацию и унификацию управления, интеграцию всех этносов в единую российскую нацию[16].

В свою очередь Православная Церковь во второй половине XIX в. с ещё большей активностью выступала как русская национальная сила, призванная оказывать воздействие на формирование этнического самосознания, в условиях, когда русских крестьян традиционно объединяла приверженность Православию, вера в царя, и в меньшей степени этническое национальное самосознание. В пореформенный период масса русских крестьян по-прежнему жила хуже, чем большинство крестьян других регионов Империи. Русские значительно отставали от ряда народов по степени урбанизации и уровню распространения грамотности, несмотря на то, что они относились к числу “старых дворянских народов” с древней традицией государственности и православной религиозности, со своей интеллигенцией, высоко развитой культурой и языком. И если в качестве фактора, определяющего уровень жизни этноса, взять такой показатель, как средняя продолжительность жизни, то русские в этом отношении уступали место не только латышам, эстонцам, литовцам и евреям, но также татарам и башкирам. Модернизация России и русского населения протекала, таким образом, еще более неравномерно по регионам и социальным группам, чем модернизация других областей и этнических групп. Правительство содействовало развитию русского центра и русских властных элит, однако масса русских в провинции оставалась отсталым, забытым большинством8.

Таким образом, в условиях постреформенного развития России воздействие Русской церкви на формирование этнического сознания традиционно понимаемой этнической группы русских становилась всё более актуальным, востребованным как религиозно так и политически и культурно.

Принципы устроения и функционирования вероисповедной системы Российской империи носили в основном этноцентричный характер, формируясь по мере вхождения новых этнических групп и диаспор, с присущими им конфессиональной или религиозной идентичностью, в состав населения Империи. Институты государственного управления, верховного, законодательного и административного, выстраивали иерархию, степень подчинённости, объёмы прав и привилегий религиозных сообществ, в зависимости от численности этнических групп и диаспор, их культурно-политических традиций, особенностей вероучения или экклезиологии.

Правовое пространство веротерпимости, закреплённое в Своде Законов 1832 г. постепенно эволюционировало в сторону расширения своих границ. Однако правительство не отступало при этом от традиционно понимаемых задач сохранения религиозного status quo в условиях нарастающих модернизационных процессов, инициируемых и направляемых монархией. Законодательное формирование конфессиональных и религиозных границ усиливало религиозную идентичность этнических групп и диаспор, влияя тем самым на процессы перманентного реструктурирования российского общества по вероисповедному и этнокультурному принципу. Российская политика имперостроительства учитывала как возможную, так и существующую опасность угрожающую целостности государства, которая таилась в традиционном конфессионально-религиозном и этно-культурном многообразии страны и в вырастающих на этой основе национальных движениях. Поэтому модернизирующееся государство должно было обеспечивать необходимый для его безопасности уровень религиозной свободы, сохраняя одновременно традиционное положение Русской церкви в системе межрелигиозных и церковно-государственных отношений, сформировавшихся в петровскую и постпетровскую эпоху. Последовательная ориентация монархии на вышеуказанные приоритеты в осуществлении имперской этно-религиозной политики веротерпимости неизбежно придавала этой политике амбивалентный характер, являясь зачастую препятствием для активной миссионерской деятельности Русской церкви, сужая тем самым её возможности в расширении общерусского религиозно-культурного пространства.

Осуществляемые на практике принципы веротерпимости, способствуя сохранению и развития многоэтничного разнообразия страны, в силу своей имперообразующей двойственности не могли эффективно препятствовать созданию в западных и восточных регионах Империи ситуации этно-религиозного вызова, несущего в себе опасность возникновения межнациональных конфликтов и сепаратистских настроений. Русская Церковь могла ответить на этот вызов мерами по усилению процессов формирования солидарности православных единоверцев.

Как уже было сказано выше, национальный проект Русской Церкви формировался как ответ как на конфессиональное и религиозное противостояние в западных и восточных регионах Империи так и на двойной вызов революционного движения и национальных движений нерусских народов. Конфессиональные границы Русской Церкви являлись одновременно подвижными границами общерусского религиозно- культурного пространства в пределах имперской евразийской общности. В многоэтническом и многоконфессионально–религиозном универсуме России, политическую целостность которой легитимизировала монархия, Церковь, находясь в рамках имперского династического патриотизма, определяла и обобщала его общерусскую национально-религиозную составляющую.

В свою очередь национальный проект Русской Церкви сосуществовавший в рамках общеимперской идентичности, традиционно соотносил всех православных восточных славян – великороссов, малороссов и белорусов к русским и был направлен на расширение границ и формирование общерусской идентичности в новых условиях постреформенной России.

Об этом свидетельствовало новое содержание таких традиционных средств пастырской работы по религиозному и нравственному окормлению народа как проповедь.

Нарастающая опасность грядущих революционных потрясений приводит к тому, что проповедь наряду с богословскими и религиозно нравственными вопросами обращается к актуальным идейно-политическим проблемам. Так в проповедях свт.Феофана (Говорова), а также св.Иоанна Кронштадского указывалось на мистический смысл самодержавия, на значение и необходимость богоугодной царской власти для сохранения религиозной чистоты и благочестия русского народа.

В свою очередь выдающийся проповедник, богослов и церковный писатель архиепископ Антоний (Храповицкий), политические воззрения которого сложились под влиянием славянофильства, а ещё более – Достоевского, неустанно проповедовал против либеральных, революционных и религиозно-националистических сил, пытавшихся вбить клин между Церковью, народом и самодержавием, ослабить позиции Православия на западных окраинах Империи и ввергнуть Россию в религиозную и политическую катастрофу. Эти силы, стремившиеся к изменению политического строя в России, он называл представителями “мерзкого и постыдного космополитизма” и “антихристианского духа, духа нравственного разложения, кощунственного безразличия к добру и злу, к отечеству и его врагам”. Он говорил, что будущее России – в сохранении её политического строя, в религиозно-мистической связи трёх столпов России – Православной Церкви, царского самодержавия и православного народа[17]. Таким образом, консервативно-монархическое и национально патриотическое содержание проповедей в период обострения классовых противоречий свидетельствует о том Церковь в лице своих социально активных представителей выступала как сила охранительная и примирительная, призывающая русский православный народ быть верным традиции – религиозной, политической и национальной, то есть стать одной из основных интегрирующих и стабилизирующих сил Империи.

Воздействие Русской Церкви на формирование русского самосознания нашло своё воплощение в создании системы церковноприходских школ. Согласно "Правилам о церковноприходских школах”(1884г.), цель их деятельности - “утверждать в народе православное учение веры и христианской нравственности и первоначальные полезные знания” Приходские школы должны были находится в тесной связи с приходами и будить в учениках, которые должны были регулярно посещать богослужения, любовь к Церкви и к её литургической жизни. Учащихся следовало воспитывать прежде всего в духе православного учения и верности трону. Формирование русской идентичности осуществлялось в неразрывном единстве с патриотизмом династическим, имперским, универсалистский характер которого затруднял процесс формирования этнического сознания как такового. В новых исторических условиях, порождённых модернизацией, воспитание народа (прежде всего крестьянства и мещан) в духе православной веры и Церкви должно было по мысли К.П.Победоносцева и его единомышленников защитить православное население, составлявшее имперское религиозно-этническое большинство, от деструктивного влияния либеральных и радикальных идей, распространявшихся в результате нарастающей секуляризации общества, а также инославной, сектантской и иноверной пропаганды. Национально-консервативное мировоззрение формируемое церковной школьной системой базировалось в основном на изучении основ отечественной истории в её монархическо-патриотической интерпретации, истории Церкви, русской литературы и географии.

Создание системы религиозного воспитания, оказывавшей непосредственное воздействие на формирование этнической идентичности, приобретало особую актуальность в зависимости от конкретных региональных ситуаций. В условиях, когда этноним “русский” не относился только к великороссам, но обозначал в Российской империи всё православное восточное славянство, русификация, в качестве составляющего элемента направляемых правительством интеграционных процессов, являлась средством мобилизации русского этноса в тех регионах, где религиозный фактор оказывал решающее воздействие на формирование этнического самосознания.

К числу таких регионов следует отнести в первую очередь Северо-Западный край, в котором социально-экономические и религиозно-культурные реалии длительной польской колонизации православного населения с одной стороны, и восстановление позиций Русской Церкви активно инициируемое графом Н.М. Муравьёвым его последователями с другой, определили конфессиональную принадлежность в качестве основного фактора этнической идентификации православных белорусов как “русской народности”. В условиях межконфессионального противостояния важнейшим признаком этнокультурной идентичности становилось вероисповедание, определявшее групповую принадлежность в большей степени, нежели язык. В результате исторически длительной польско-католической экспансии белорусы оказались расколотыми по религиозному признаку. Более 80% населения составляли православные, около 18% католики, в том числе бывшие униаты. Результатом противостояния явились: тайный прозелитизм, и как следствие, незаконная практика “совращения” из Православия в Католичество, наличие “упорствующих в латинстве”, но формально принадлежащих к Православию с одной стороны, и настойчивая деятельность приходского духовенства по выявлению “совращённых”, обращения епархиального начальства к коронной администрации и судебным органам с целью пресечения прозелитизма, возвращения “совращённых” в лоно Церкви и наказания ксендзов, виновных в “совращениях”.

Роль Православия в формировании общерусского религиозно-этнического сознания белорусов и малороссов посредством организации и деятельности системы церковно-приходских школ в западных губерниях осложнялось рядом проблем политического, этно-конфессионального культурного и социально-экономического характера. К началу XX в. поляки, согласно социальной схеме чешского историка М.Гроха, предложенную им для описания возникновения и роста национальных движений в Центральной и Восточной Европе, вступили в стадию возникновения массовых национальных движений, когда этническая группа становится нацией (фаза С). Польский этнос относился к числу “старых или дворянских народов”, обладавших единой католической верой, прочной традицией государственности, дворянской элитой, высоко развитой культурой. Белорусы и малороссы относились к “молодым или крестьянским народам” Российской империи национальное движение которых по описанию М. Гроха вступило стадию патриотической агитации (фаза В), когда небольшая часть членов этнической группы, под влиянием схожих национальных движений, выдвигает проект преобразования её в нацию.

Вытекающее из данной схемы стадиальное различие в уровне этнической мобилизации между поляками с одной стороны, белорусами и украинцами с другой, разновекторная направленность процессов политической мобилизации, экклезиология Католической Церкви, считающей себя единоспасительной и вменяющей в обязанность пастырям осуществлять миссионерскую деятельность среди схизматиков-православных, тесная связь польского национализма с католицизмом, приводили к обострению этноконфессиональной обстановки в западных губерниях.

Неизбежное в тех условиях привнесение в сферу межконфессиональных отношений политических, этно-культурных и экономических составляющих актуализировало вопрос восстановления этно-культурного самоопределения белорусов как “русской народности”, формирование которой в рамках традиционной веротерпимости, становилось составной частью учительной деятельности Православной Церкви.

В свою очередь обер-прокурор Святейшего Синода оценивая этноконфессиональную обстановку в Северо- Западном крае доводил до сведения Государя Николая II, что “православная паства в западных епархиях находится в весьма неблагоприятных для развития её религиозно – нравственной жизни условиях, будучи со всех сторон окружённой иноверцами, враждебно относящимися как к Православию, так и ко всему русскому. … Сознавая весьма благодетельные для интересов Православия успехи церковно-школьного дела, ксендзы со свойственной им нетерпимостью повели войну против церковноприходских школ. Но фанатизм и нетерпимость ксендзов и вообще лиц враждебно относящихся к Православию не могут подорвать ныне народное доверие и любви к церковным школам.”[18]

Роль Церкви в формирования русского национального сознания осложнялось ещё и тем, что во второй половине XIX-началеXX в.в., либеральные и революционные течения в общественно-политической жизни России по своему значению явно преобладали над национальными, которые в свою очередь не смогли стать единой политической силой.

Духовенство имело дело с секуляризирующимся обществом, динамичное и неравномерное развитие которого порождало сложные проблемы экономической, социально-культурной и религиозно-нравственной адаптации для православного большинства Империи. В этих условиях солидарность, основанная на принципах религиозной и этнической принадлежности подвергалась мощному разъединяющему воздействию политических и социальных факторов.

Бендин Александр Юрьевич
кандидат исторических наук, доцент, заведующий лабораторией церковно-исторических и религиозно-философских исследований факультета теологии Европейского гуманитарного университета