Прошедшие в конце прошлого года парламентские выборы в Киргизии стали символом того, что мартовская революция 2005-го в этой стране закончилась, и главным итогом ее трехлетнего развития стала всего лишь смена одной доминирующей политической силы на другую

События в Киргизии последних трех лет не могут оставить равнодушными никого из сторонних наблюдателей в Центральной Азии. Так уж получилось, что именно эта страна все годы после распада СССР является главным экспериментатором в нашем регионе. Начиная от бывшего вполне формального статуса "демократической витрины Центральной Азии" при президенте Аскаре Акаеве через мартовскую революцию 2005 года и вплоть до нового укрепления вертикали власти при президенте Курманбеке Бакиеве. Естественно, что успехи и неудачи данных экспериментов становятся объектом пристального наблюдения со стороны всех заинтересованных сторон и каждый непроизвольно примеряет киргизский опыт на ситуацию в собственной стране, хотя бы потому, что этот опыт в нашем регионе является единственным в своем роде.

В 2005 году революция в Киргизии произвела неизгладимое впечатление на элиты и общество государств региона. Впервые в Центральной Азии в результате массовых волнений пал местный политический режим. Один этот простой факт заставлял тех, кто полагал, что радикальные демократические перемены сами по себе способны обеспечить общественный прогресс и приблизить восточное общество к западным стандартам, встретил киргизскую революцию с ликованием. Даже произошедшие в ходе революции в Бишкеке массовые беспорядки с погромами были восприняты как досадное недоразумение и явное преувеличение ее недоброжелателей. Тем более неуместными считались проводимые аналогии с событиями в Таджикистане в 1991–1992 годах, когда вследствие политической либерализации в период развала СССР через митинги на площадях Шахидон и Озоди эта страна плавно перешла к гражданской войне.

Демократически настроенная общественность государств Центральной Азии, включая в том числе и Казахстан, на Киргизию возлагала большие надежды. Именно эта страна должна была продемонстрировать преимущество быстрых политических перемен, показать, как можно успешно развиваться без авторитарной вертикали власти, а также взаимодействовать в западном духе на основе достигнутого консенсуса между социальными группами населения. Киргизия с их точки зрения была просто обязана показать пример всем остальным.

Однако уже в том же 2005 году киргизский революционный опыт произвел самое неблагоприятное впечатление на казахстанскую общественность, заставив во многом пересмотреть свои политические взгляды. Это сказалось в ходе президентских выборов в декабре 2005-го, где с подавляющим преимуществом победил президент Нурсултан Назарбаев. На этом завершилась серия успешных "цветных революций", последней из которых оказалась киргизская. Можно спорить о том, какую роль сыграло в этом умелое использование казахстанской официальной пропагандой в целом шокирующих картинок из революционной Киргизии, где весь 2005 год продолжалось политическое противостояние, сопровождаемое, в том числе переделом собственности. Хотя следует согласиться и с тем, что имело значение и явное нежелание нашего общественного мнения допустить распространение киргизского революционного опыта на территорию Казахстана. Во многом это было связано с тем, что казахстанское общество в целом настроено очень консервативно. У него достаточно претензий к имеющейся системе власти, но оно не хотело бы слишком резких перемен, которые угрожали бы его благополучию.

В то же время, до декабря 2007 года сторонним наблюдателям еще можно было говорить о том, что, даже несмотря на все имеющиеся проблемы в Киргизии, там продолжается демократический процесс, подразумевающий поиск консенсуса, а также взаимодействие между политическими силами, отстаивающими разный путь развития своей страны. Теперь же стало очевидно, что Киргизия просто вернулась к прежним принципам организации государства и властной вертикали. Изменились только люди у власти и их кланы.

Вместо уроженца Кеминского района президента Аскара Акаева, выходца из северного племени сарыбагыш, у власти теперь находится другой президент – уроженец Джелалабадской области, выходец из южного племени кипчак Курманбек Бакиев. Соответственно перестроилась и вся властная иерархия страны, в которой уже нет места потерпевшим, некогда могущественным северным кланам и некоторым их южным союзникам. Судя по всему, на сегодняшний момент они потерпели решительное поражение.

Это лишний раз доказывает тот факт, что президент Бакиев пошел на демонстративное исключение из списков делегатов парламента депутатов от ведущей оппозиционной партии "Атамекен", в которую вошли как влиятельные северные, так и южные политики, хотя та и набрала на выборах по меньшей мере 11 процентов голосов. При этом исключили их согласно норме избирательного законодательства: партия должна набрать не только 5 проц. голосов по всей стране, она также должна получить не меньше 0,5 проц. от всех киргизских избирателей в каждом из ее регионов. "Атамекен" не набрал искомые полпроцента в одной из областей на юге и автоматически выбыл из числа соискателей мест в парламенте. Таких впечатляющих политических маневров на демократическом поле не проводил еще никто в бывшем СССР, Киргизия и здесь оказалась среди пионеров.

Похоже, что Бакиев очень уверен в своей силе и в способности противостоять любому давлению, включая столь привычные для Киргизии уличные шествия. А вот проигравшие политики из "Атамекена" в ответ так и не смогли собрать больших митингов протеста. Отчасти это произошло из-за явно возросшей апатии населения, уставшего от уличного противостояния. Хотя свою роль в этом сыграл и неудачный апрельский поход во власть некогда популярного политика, бывшего премьер-министра Феликса Кулова.

Несомненно, что без событий апреля 2007 года, когда Кулов попытался организовать бессрочный митинг, впоследствии разогнанный полицейским спецназом, не было бы и конституционной реформы, которая смогла обеспечить Бакиеву сокрушительную победу на парламентских выборах в декабре. До этого времени в Киргизии верили в силу митинга, в силу организованного уличного давления на власть. А местные политики полагали, что этот радикальный метод политической борьбы можно использовать на вполне регулярной основе. Но неудача Кулова оказалась роковой как для самой тактики давления на власть с помощью улицы, так и для оппозиционных Бакиеву политиков. Если уж популярному генералу-северянину не удалось на родной территории организовать митинг и вынудить Бакиева к уступкам, а значит, переиграть его, то чего можно было ожидать от всех остальных?

В то же время события того апреля остаются самой большой загадкой киргизской внутренней политики. Главный вопрос здесь заключается в том, зачем вообще Кулов начал тогда свою атаку на власть? И это при том, что он явно не был готов к этому выступлению. У него были не слишком внятные политические лозунги, не понятые даже его сторонниками, он тратил много денег на митинг, при этом все время колебался, угрожал силовыми действиями и не добился ничего. Более того, еле ноги унес от киргизского правосудия.

С политической точки зрения для него, популярнейшего в Киргизии политика, который к тому же имел имидж пострадавшего от "коварства" своего бывшего партнера Бакиева, с которым они в тандеме пошли на президентские выборы 2005 года, было бы логичнее дождаться любых выборов, будь то президентские или парламентские. Это было бы гораздо выгоднее и, кроме того, соответствовало бы духу западных ценностей, нежели предпринимать авантюрную атаку на власть на грани закона. И тогда уже его соперник Бакиев был бы вынужден нервничать. Потому что на любых возможных в Киргизии выборах ему пришлось бы иметь дело с влиятельным в обществе Куловым. Со своей стороны, Кулов из рядов оппозиции спокойно мог бы критиковать власть, набирая очки в глазах электората.

Своим же неудавшимся "апрельским мятежом" Кулов не только дискредитировал себя. Он фактически расчистил Бакиеву дорогу к единоличной победе и попутно продемонстрировал, что у демократии западного образца в Киргизии нет будущего. Бакиев, напротив, одержал легкую победу над своим самым опасным противником и мог, наконец, почувствовать себя уверенно. Остальное, включая проведенную реформу и выборы в новый парламент, было уже делом техники. Всю тяжелую работу сделал Кулов. Однако остается важный вопрос: сам ли Кулов предпринял эту самоубийственную для себя как политика попытку или ему подсказали? Логичнее представить, что все-таки подсказали.

Бег по кругу

Несомненно, что всем небезразличным к судьбе Киргизии странам порядком поднадоела политическая чехарда в этой стране, перманентная политическая борьба с постоянной перспективой сползания в хаос. Со стороны было хорошо заметно, что отсутствие у местного истеблишмента конструктивных идей и необходимость борьбы за ограниченные ресурсы страны ведут ко все большей ожесточенности в противостоянии местных элит. И что самое неприятное, политическая борьба медленно, но верно приводит к росту группового сознания. В условиях Киргизии это означало, что ее элиты и население, особенно в сельской местности, начали группироваться по региональному и племенному признаку. Причем это имело отношение как к провластным, так и оппозиционным силам. Естественно, это самый простой способ самоидентификации и одновременно поиска своих сторонников для последующей борьбы за власть и собственность.

Если вспомнить Таджикистан начала девяностых, то там также в условиях радикальной либерализации имела место групповая идентификация по региональному признаку. Отличие той ситуации от положения дел в современной Киргизии заключается в том, что тогда у таджиков еще не было никаких государственных институтов, интересы отдельных групп находились под угрозой, их защита требовала скорейшей групповой консолидации и, соответственно, последняя носила стремительный характер. Таджикам в 1992 году нужно было как можно быстрее организоваться по кланам, кулябскому, каратегинскому, бадахшанскому, худжандскому, узбекскому и прочим, с тем, чтобы не проиграть в разгоравшейся борьбе интересов.

В Киргизии же государственные институты уже оформились, соответственно не было необходимости выступать на немедленную защиту интересов своих групп, поэтому процессы идентификации и групповой консолидации не носили такого стремительного характера, как в Таджикистане в начале девяностых. Но это не значит, что данных процессов вовсе не было. В обстановке неопределенности и ощущения тяжести сложившейся в стране ситуации, в ситуации роста конкуренции южан и северян, разных племен и групп, тенденция к племенному и региональному самоопределению была очень ярко выражена. А склонность киргизов к политическим митингам и публичной борьбе, а также жесткость высказываний политиков в адрес друг друга при общем равенстве сил неизбежно вели к усилению противостояния вплоть до возможности самых крайних мер. Тем более что в Киргизии после революции уже пару раз постреливали.

Очевидно, что такая перспектива меньше всего устраивала соседей Киргизии, включая в их число Россию и Китай. В 2007 году уже было очевидно, что все они сделали ставку на президента Бакиева. Вернее, они фактически сделали ставку на восстановление властной вертикали в стремлении избежать неконтролируемого развития ситуации. В свою очередь это создало условия для восстановления киргизским президентом единства системы управления страной. И вот здесь начинается самое интересное.

Дело в том, что довольно странное выступление Кулова в апреле 2007 года, которое похоронило его политическую репутацию и очень помогло Бакиеву, нельзя объяснить импульсивностью и авантюризмом старого генерала или тактической неграмотностью его окружения. Тогда в апреле складывалось такое ощущение, что Кулов все время чего-то ждет. Злые языки говорили, что он ездил в Москву, где с кем-то встречался. Вполне возможно, что он рассчитывал на поддержку и, очень вероятно, ему ее обещали. Отсюда непоследовательность поведения генерала в дни апрельского стояния в Бишкеке. В итоге он так и не решился на какие-либо действия, а общая усталость и населения, и митингующих при отсутствии четко поставленных целей в итоге позволили спецназу разогнать митинг. И в конечном итоге все это позволило Бакиеву построить-таки свою властную вертикаль.

Можно предположить, что Кулова действительно слегка подтолкнули к принятию этого решения, а сам он не смог просчитать и понять ситуацию. Причем окончательно политическую репутацию Кулова разрушила выдвинутая им летом 2007 года достаточно странная инициатива об объединении Киргизии и России. Даже, если предположить, что многие граждане в стране были бы не против такого варианта, однако для публичной политики в независимом государстве при всех его проблемах это было чересчур. Хотя бы потому, что это означало, что местный политик не видит у своей страны перспектив, а значит, просто расписывается в своем бессилии.

Однако осенью 2007-го, после того как Бакиев провел свою политическую реформу, в Киргизии многие еще не верили в его окончательную победу. Так как не все было ясно с предпочтениями населения, многие полагали, что протестный электорат вполне способен обеспечить поражение на выборах президентской партии. Все-таки раздражение северян против засилья южан действительно имело место, в оппозиции оказалось довольно много знаковых политиков, в том числе целый ряд выходцев с юга, таких как Омурбек Текебаев или Азимбек Бекназаров. Поэтому оппозиция была настроена по-боевому. В случае же если власть применит административный ресурс, оппозиция заявляла о своей готовности к акциям протеста.

И уже тогда было очевидно, что идея восстановления властной вертикали весьма близка уставшему от митингов и неопределенности населению Бишкека и округи. Особенно это касается русского и русскоязычного населения, которое не могло не видеть, кого поддерживает официальная Москва. В ситуации равенства сил противоборствующих сторон, десяток процентов голосов активных избирателей уже мог сыграть свою стратегическую роль. А еще у Бакиева был административный ресурс, за него скорее всего отдали голоса те, чьи родственники работают в России и Казахстане, ну и, конечно, южане. Кроме того, при явной нейтральности бизнеса, который либо принадлежал иностранцам, в частности, казахстанцам, либо лояльным Бакиеву структурам, у оппозиции не могло быть много источников финансирования.

В результате Бакиев вполне уверенно победил своих оппонентов и все обошлось без акций протеста. Можно, конечно, спорить, что лучше для Киргизии – новая властная вертикаль или прежнее состояние перманентной борьбы, которое так и не смогло за два года перейти в новое качество, конкуренцию элит по западному образцу. Можно говорить об ущемлении прав северных элит в пользу южных, о том, что южане активно доминируют в государственном управлении, о приходе вместе с ними на север с юга радикальных исламских идей, в общем, о несправедливости в отношениях Севера и Юга, отдельных групп интересов и целых региональных объединений. Но факт остается фактом, попытка построить демократию западного образца в Киргизии закончилась провалом, и хорошо, что обошлось без крайностей. В то же время осадок остался, и связан он с тем, что разговоры о родоплеменном делении снова стали актуальными.

Киргизский круг

Перед парламентскими выборами в Киргизии в кулуарах часто говорили о том, что Бакиев с точки зрения традиции нелегитимен в качестве лидера страны и киргизов. Он выходец из племени кипчак, которые в свою очередь относятся к особой группе "ичкилик", буквально говоря, "посторонние, имеющие чуждое происхождение". Последние не входили в традиционную родоплеменную структуру киргизского общества, где все киргизские рода были разделены на два крыла – правое и левое. Интересно, что в 1924 году статистическое управление Туркестанской республики опубликовало ежегодник. В нем, по результатам опроса, – части ферганских каракиргизов (155 тыс. человек), 93 тыс. из них оказались принадлежащими правому крылу, а 42 тыс. – левому, к "ичкилик" же отнесли себя 20 тыс. человек.

Любопытно, что к этому моменту кипчаки еще выступали как отдельная этническая группа населения Ферганской области. В последний раз их можно было встретить в этой роли в переписи 1926 года, когда в Ферганской долине было зафиксировано примерно 32 тыс. кипчаков. А в 1907 году их было около 70 тыс. Уже тогда шла активная ассимиляция ферганских кипчаков родственными тюркоязычными киргизами и узбеками. Причем компактно проживающие на северо-востоке Ферганской долины, на территории нынешней Джелалабадской области Киргизии, кипчаки примкнули к киргизам, а разбросанные по западной части долины стали узбеками.

В двадцатых годах, в период национально-государственного размежевания в Средней Азии, между вновь образованными республиками шла борьба за те или иные территории. При этом особенно большое внимание уделялось многочисленным отдельным тюркоязычным группам населения, таким как кипчаки, сарт-калмыки, локайцы, мангыты, курама, юзы, кырк-юзы и другие. Понятно, что принадлежность тех или иных из них к казахам, киргизам, узбекам и, в редких случаях, таджикам позволяло вести борьбу за включение населенных ими территорий в соответствующие национальные республики.

Большая часть мелких тюркоязычных групп Средней Азии вошла в состав узбекского народа. В то же время локайцы из Вахшской долины распределились между узбеками и таджиками, курама Ташкентской области – между казахами и узбеками, а ферганские кипчаки – между киргизами и узбеками. И хотя в советские годы родоплеменное деление вроде бы практически сразу стало пережитком прошлого, тем не менее киргизская традиция определила для вновь прибывших ферганских кипчаков место среди тех, кого называют "ичкилик".

Несомненно, что история кипчаков Ферганы, к числу которых принадлежит нынешний президент Киргизии Бакиев, – одна из самых интересных в нашем регионе. Самостоятельная история ферганских кипчаков началась с периода джунгарских войн. В начале XVIII века они были частью казахского Среднего жуза. После военных поражений от джунгар часть кипчаков направилась в Среднюю Азию и поступила на службу к местным узбекским правителям. Назад в степь они уже не вернулись.

В это время в Средней Азии власть принадлежала узбекским племенам, которые распределили между собой основные оазисы. Племя минг контролировало Фергану, мангыт – Бухару, кырк-юз – Ура-Тюбе, найман – Каттакурган, кунград – Хорезм и т. д. Появившиеся в регионе кипчаки были включены в состав узбекских племен, однако получили статус вновь присоединенных и вынуждены были занимать подчиненное положение по отношению к старожильческим племенам.

В 1821 году кипчаки поднимали восстание в Бухаре, в 1842-м проявили себя при защите Коканда от бухарского эмира Насруллы, в 1845 году лидер кипчаков Мусульманкул занял пост мингбаши – высшую военно-административную должность в Кокандском ханстве. Фактически кипчаки узурпировали власть в ханстве, оставив хану, выходцу из узбекского племени минг Шерали, только представительские функции. Однако уже в 1851-м сын Шерали Худояр-хан казнил Мусульманкула и организовал резню кипчаков по всей Ферганской долине. В 1863 году другой кипчак Алимкул привел к власти в Коканде еще одного хана Султан-Саида и стал называться "эмир эмиров". В 1865-м он погиб в сражении против русских войск под Ташкентом. В 1875 году сын казненного Мусульманкула Абдурахман-афтобачи сверг Худояра, который до этого вернулся к власти после гибели Алимкула и также сражался против русской армии уже на территории Ферганы.

В общем, кипчаки играли заметную роль в политической жизни Кокандского ханства, которое в период своего расцвета занимало не только Ферганскую долину, но и контролировало Ташкент, Пишпек и территории по Сырдарье вплоть до нынешней Кызылорды. Скорее всего, это было обусловлено сохранением ими военных качеств кочевого племени, которые во многом были утрачены некогда кочевыми узбеками за столетия жизни в оседлых районах Средней Азии. Ферганские кипчаки долгое время составляли костяк кокандской армии и очень может быть, что именно они главным образом сражались под Узун-Агашем с русскими войсками под командованием генерала Колпаковского во время своего похода на только что основанный город Верный.

В любом случае, очевидно, что Курманбек Бакиев смог в итоге взять власть в государстве не из-за поддержки своего малочисленного и не очень легитимного племени, а благодаря личным качествам восточного политика, что не исключает некоторого коварства, склонности к интригам, легкой хитрости. Возможно, он будет лучшим президентом для своего народа, чем его предшественник, интеллигент и прекраснодушный человек академик Аскар Акаев. А так, разницы между ними по большому счету никакой, и возникает естественный вопрос: стоило ли вообще в марте 2005-го огород городить?

[Версия для печати]