Русские в России и за рубежом: один народ – разные судьбы?

Выступление Директора Института Русского зарубежья Пантелеева Сергея Юрьевича на экспертном круглом столе «Современная русская идентичность в России и за рубежом», состоявшемся 28 февраля 2008 г. в Москве.

16.04.2008,http://www.ruvek.ru

Сергей Пантелеев

Мы не случайно определяем в качестве исходной точки для наших рассуждений о современной русской идентичности момент распада СССР. Именно это время стало временем «исхода», но не народа из государства, а государства от народа. В результате распада СССР более 25 000 000 наших соотечественников оказались за пределами России. Русские в одночасье стали одним из самых крупных разделённых народов.

Мы, увы, уже привыкли к фразе, которая звучит как некий протокольный стандарт: «В результате распада СССР более 25 000 000 наших соотечественников оказались за пределами России». И уже, наверное, мало кто помнит, откуда взялась эта цифра. А возникла она на основании последней всесоюзной переписи населения, состоявшейся накануне распада СССР в 1989 г. Согласно ей, в Советском Союзе проживало 145 155 489 русских, составлявших 50,8% населения государства. В РСФСР же было зафиксировано 119 865 946 русских, или 81,5 % общего национального состава республики. За вычетом из общесоюзной цифры количества русских из количества, оставшегося в России, и получаются эти самые более 25 000 000 людей, которые накануне распада СССР в ходе переписи определили себя русскими.

Таким образом, если мы в этом контексте и говорим о «соотечественниках», то корректнее было бы говорить не о российских соотечественниках, а о русских соотечественниках, поскольку именно таким образом себя определили эти самые более 25 000 000 человек.

Понятно, что это далеко не значит, что все эти люди являются русскими «по крови». И сегодня, когда нас спрашивают, почему мы поднимаем русскую тему, не скрывается ли за этим, не дай Бог, национализм, а то, что и пострашнее, я однозначно говорю – нет! При всей важности собственно этнического элемента русскость им далеко не исчерпывается. И важнейшим, определяющим в этом вопросе является самосознание, самоопределение, причастность русской культуре, русской традиции, русской истории, российской государственности. Русские всегда были открытым народом, принимающим в свои ряды тех, кто готов был разделить с ним его ценности, и такие люди часто становились подлинно русскими, гордостью России. Также мы знаем и обратные примеры, когда «природные русаки» являли примеры отступничества от своих корней, превращаясь в «новых янычар».

Итак, русский народ был разделён границами новых государств. С этого момента жизнь этих 15 частей стала развиваться в различных социальных, политических, культурных, языковых и даже цивилизационных условиях.

В России, несмотря на глубочайший системный кризис 1990-х гг., русские имели одно преимущество – были на собственной земле, составляя около 80 % населения «новой» России. Хотя РФ стала одной из самых этнически однородных стран постсоветского пространства, она оказалась единственной, не ставшей строить свою государственность по этническому принципу. Более того, в 1990-е г. русская тема считалась неполиткорректной, в стране задавал «моду» национальный нигилизм. Либеральные реформаторы открыто заявляли о необходимости «изменить русский цивилизационный код», считая его несовместимым с рыночной экономикой и капитализмом.

С приходом Путина к власти постепенно произошло укрепление государственности и одновременно русская тема стала выходить из маргинального состоянии. Сегодня никого не удивляет, что правящая партия реализует «Русский проект», один из ближайших соратников Президента читает лекции о «русской политической культуре», ведутся публичные дискуссии о «русском вопросе» и Указом Президента создается Фонд с названием «Русский мир». Для русских характерно «вождистское» сознание — многие успехи и новые надежды мы связываем с личностью Президента Путина. Есть и обратная сторона: именно этот лидер был востребован народом в конце 1990-х гг.

Русские пережили кризис 1990-х, приспособились к новым капиталистическим условиям, точнее – приспособили капитализм «под себя», стали более прагматичными. Претерпела определённую коррекцию «госудасртвенноцентричная» составляющая русской идентичности – современные русские более сдержано относятся к собственному государству, часто ему не доверяют, но при этом, не желая повторения «бардака» 1990-х гг., осознают его важность как устойчивой системы и склонны, скорее, к партнёрским отношениям с собственным государством, что является, если угодно, свидетельством становления русского гражданского общества.

За минувшие годы существенно возросла роль Православной церкви, единственного института, связывающего современное русское общество с тысячелетней русской традицией, и это также сыграло определяющую системообразующую роль в формировании современной русской идентичности.

В целом можно говорить о том, что сегодня наблюдается возрождение русского самосознания. Но нельзя говорить о том, что этот процесс идёт безболезненно и беспроблемно. Очевидно, что искусственные разрывы русского исторического пространства, попытки начинать историю Отечества то с 1917, то с 1991 года, отрицательно сказываются в целом на русской идентичности. Сегодня для среднестатистического гражданина России ХIХ век – седая древность, тысячелетняя русская история воспринимается в лучшем случае через лубочные картинки, которые, к тому же, в последнее время стали тиражироваться отечественным кинематографом, лишь усугубляя разруху в головах. Хотя именно кино должно стать инструментом, призванным помочь государству и обществу вернуться к незамутнённому, патриотическому восприятию нашей великой истории, переполненной страницами русского мужества, героизма, русской доблести и славы.

Многие стороны нашей интеллектуальной жизни всё ещё находятся в русле постмодернизма, играющегося со смыслами и ценностями, которые для народа вовсе не являются предметами «игры». Это отражается как в искусстве, так и в концептуальных подходах к таким важнейшим направлениям как национальная политика и политика по отношению к зарубежным соотечественникам. Специалисты знают, как возникала концепция «Русского мира» – в формулировке отцов-основателей из экспертных кругов она обладала характерными чертами постмодернистского симулякра. И вовсе не случайно чрезмерное, я бы сказал – гипертрофированное, значение имеет лингвистический фактор, фактор русскоязычия, в ущерб русской традиции и русской истории. Впрочем, сама формулировка, словосочетание здесь настолько удачны, что при наполнении должным содержанием концепция имеет все шансы выйти из виртуального состояния.

Оговорюсь, что нынешние постмодернистские игры, по большому счёту, не имеют никакого отношения к традиции русской мысли, которая, как отмечал наш выдающийся философ Иван Ильин, является целостной и предметной.

Продолжая рассуждать о проблемах современной русской идентичности, стоит отметить, что в настоящее время у русских, живущих в России, всё в большей степени происходит сужение понимания понятия «Родина». И если для старшего поколения Родина всё ещё помещается в границы СССР, то для более молодого поколения ею преимущественно является нынешняя Российская Федерация. При этом присутствует рефлексия и молодых русских по отношению к советскому прошлому, причём окрашенная в ностальгические тона, но это – тема отдельного разговора. «Своим» же государством, Родиной, всё больше воспринимается Россия в нынешних границах, и обратной стороной этого является всё большее отдаление от бывших союзных республик, в том числе – и, увы, от живущих там русских.

Наиболее отчётливо это видно на примере восприятия современными русскими, живущими в России, процессов, происходящих на Украине. И этот пример, на мой взгляд, в значительной степени характеризует и подобные же процессы по отношению к другим постсоветским государствам. Как известно в дореволюционной России считалось, что русские представляют собой триединый народ, состоящий из великороссов, малороссов и белорусов. Этот традиционалистский подход до сих пор актуален как для Русской православной церкви, так и для значительного числа людей, представляющих эти три истинно братских народа. Между тем, социологические исследования постоянно свидетельствуют об ухудшении отношения между русскими и украинцами. Слава Богу, это не относится к белорусам, хотя здесь тоже не всё так бесконфликтно.

Начать с того, что существование, пусть и прозрачной, но всё же – государственной границы между Россией и Украиной естественным образом оборачивается «регионализацией» восприятия друг друга гражданами двух государств. Так, для значительного числа российских русских любой выходец с Украины уже является «украинцем». Возможно, это объективный процесс, точно так же, как любого гражданина России вне зависимости от национальности на Западе называют «русским», но в нашем контексте это свидетельствует о существенном искажении восприятия российскими русскими реальной картины происходящего на Украине, а также, что особенно, на мой взгляд, тревожно – сужением восприятия границ собственно Русского мира.

Особо вопиющий пример этой тенденции я могу привести из собственного опыта. Однажды мне пришлось услышать от вполне образованной русской женщины, москвички, следующие слова: «А вам не страшно ехать в Крым? Это же Украина, там русских не любят!». Комментарии, естественно, здесь излишни. Но, к нашему прискорбию, подобная реакция отражает реалии обыденного сознания. Если уж такое можно услышать о Крыме то, что можно услышать о Риге или Бишкеке!

Но здесь есть ещё один важный момент, на который я хотел бы обратить ваше внимание. Притом, что в России действительно происходит процесс возрождения русского национального сознания, многие процессы всё ещё рассматриваются через призму советского наследия. Это относится как к известным для специалистов проблемам в поиске оптимальной модели межнациональных отношений, так и к восприятию русскими своего места в многонациональном российском социуме. Вероятно, вполне естественное подчёркивание российской многонациональности в СМИ, в публичной политике и т. д. при этом оборачивается убежденностью русских в том, что они являются в лучшем случае значительной частью, но не большинством в России. Попробуйте поговорить с вашими знакомыми, друзьями, не являющимися специалистами в этнополитике, задайте им простой вопрос – сколько русских в России? И вы в лучшем (!) случае услышите цифру 50 %. То есть, примерно столько, сколько было русских в СССР. Притом, что, ещё раз напомню, русские составляют 80 % многонационального российского общества, на долю остальных «свыше 160 национальностей» приходится около 19 %, а самый крупный после русских народ – татары, составляют менее 4 процентов. Такова специфика российской многонациональности. И, очевидно, что искусственное сужение на ментальном уровне доли русских в этнокультурной палитре России вряд ли можно признать нормальным.

Я остановился лишь на некоторых аспектах современной русской идентичности в России. Сама проблема, естественно, настолько широка и сложна, что не может быть раскрыта в рамках короткого выступления. Но в ходе нашего круглого стола важно обозначить сам факт уже очевидного, пусть и медленного, со своими проблемами и рисками, но практически неоспоримого русского возрождения в России. Чтобы с этой позиции посмотреть на то, что происходит с представителями нашего народа в недавних, как говорили раньше - «братских республиках», являющихся ныне независимыми государствами.

Прежде всего, я должен констатировать, что мы очень мало знаем об этом. А то, что знаем, необходимо пропускать через мощные фильтры, чтобы отделить мифы, пропагандистские клише, вымыслы иного рода от правды. Сегодня за одним круглым столом с нами находятся представители русских общин, представляющие практически все основные регионы постсоветского пространства. И они помогут нам разобраться в том, что же в действительности происходит с русскими, русской идентичностью в бывших советских республиках. Я же лишь весьма схематично и кратко обозначу проблему так, как она видится мне, как российскому эксперту. И, конечно же, оговорюсь, что ситуация в каждой конкретной стране имеет свою специфику, и моё изложение будет именно схематичным и усредненным.

Русские в постсоветских республиках не готовы были стать диаспорой. Да и сам диаспоральный подход к данной проблеме представляется, по крайней мере, дискуссионным. Повторяю, что это не русские уехали из Родины, а Родина уехала от них. И свой новый статус – статус нацменьшинств (хотя часто эти меньшинства вполне были сопоставимы в количественном отношении с «титульным» этносом) русские здесь получили, преимущественно ощущая себя не столько русскими, сколько советскими, с приглушенным русским национальным сознанием. Это в дальнейшем, столкнувшись с реалиями этнократических режимов, русские не могли не ответить осознанием себя русскими, возрождением своего национального сознания, возрождением, носившим во многом оборонительный характер.

Для многих миллионов русских первой реакцией на распад СССР, сопровождавшегося вспышками агрессивного национализма со стороны «титульных», стало решение о возвращении в Россию. Однако опыт русской репатриации первой половины 1990-х гг. оказался во многом трагичен. Погружённая в хаос гайдаровской «шоковой терапии», стоящая на грани гражданской войны, переживающая глубочайший мировоззренческий кризис, Россия ни идейно, ни материально не была готова к достойному приёму репатриантов. Для многих миллионов соотечественников Родина-мать обернулась злой мачехой, и этот факт оказал весьма негативное влияние на отношение русских «нового зарубежья» к России.

Естественно, бoльшая часть осталась в новых суверенных государствах и встала перед выбором дальнейшей модели поведения. Собственно, выбор был невелик.

Часть стала пытаться самоорганизоваться в качестве собственно русского населения новых независимых государств, при этом долгое время абсолютно безуспешно надеясь на какую-то поддержку со стороны России. Со временем, когда эти надежды рассеялись, Россия многими продолжала восприниматься как некий символ, как, пусть, возможно, и не осуществимая, но мечта о поддержке со стороны Родины. Судьба этих людей различна: многие из них на свой страх и риск вернулись в Россию, часть всё ещё пытается отстаивать свою русскость путём общественной деятельности, часть ушла в «глухую оборону», пытаясь сохранить национальную идентичность хотя бы в пределах собственной семьи.

Большая часть оставшихся в новом зарубежье русских просто взяла курс на выживание, приспособление к новым условиям, часто путём отказа от собственных традиций… Со временем даже заговорили о феномене «других русских», которые интегрированы в сообщества стран проживания и уже не воспринимают Россию в качестве Родины. Некоторые из них, продолжая носить русские фамилии, становятся «новыми янычарами», пытаясь доказать, что они ещё большие латыши, эстонцы, украинцы, казахи и т. д., чем природные представители этих этносов.

На мой взгляд, процессы, происходящие сегодня с русскими в ближнем зарубежье, ставят под сомнение эффективность подходов, применявшихся Россией для работы с «соотечественниками за рубежом». От самого данного понятия – «зарубежный соотечественник», о котором всё ещё ведутся дискуссии, и, вероятно, никогда не перестанут вестись, ибо понятие весьма расширительное и не употребимое в правоприменительной практике. До самого диаспорального подхода к работе с русскими в ближнем зарубежье, ибо за прошедшие более 16 лет после распада СССР русские здесь всё ещё не превратились в диаспору. Многочисленные т. н. «русские организации» весьма немногочисленны, невлиятельны, неизвестны русскому населению, и преимущественно занимаются тем, что воюют друг с другом за ресурсы и влияние, доказывая, кто из них более русский, и кто более лоялен России (или, как вариант, - политрежиму страны проживания). Сами русские, безусловно, себя не осознают в качестве диаспоры. Несмотря ни на что, всё ещё сильны ожидания какой-то поддержки со стороны России.

Здесь необходимо ещё раз подчеркнуть, что русские как народ не имели серьезного исторического опыта жизни в «рассеянии». Абсолютизация опыта ХХ века, прежде всего – опыта первой волны эмиграции, не вполне корректна, поскольку «Белая эмиграция» ориентировалась на сохранение своей русскости до той поры, пока существовала надежда на смену строя в России, и, соответственно, возвращения на Родину. Развеивание этих надежд привело либо к примирению с большевиками и к репатриации на капитулянтских условиях («Сменовеховцы»), либо к ассимиляции. Дальнейшие волны эмиграции уже не были ориентированы на сохранение своей национальной идентичности и были преимущественно ассимилированы.

Таким образом, для русских, живущих в зарубежье, важнейшим элементом национальной идентичности продолжает оставаться идея России, идея русского государства. Она, как минимум, столь же важна, как владение русским языком, приобщение к русской культуре, православию. И, пожалуй, когда мы говорим о феномене «русскоязычия», то именно восприятие России в качестве Родины, наличие высокой «мечты о России» отличает русского от русскоязычного. Но для того, чтобы Русский мир не продолжал сжиматься, самому российскому государству предстоит, наконец-то, начать соответствовать этой высокой мечте. Предстоит понять, что, несмотря на наличие границ, русские – это один народ, видящий Россию центром Русского мира.