Когда стало ясно, что североафриканцы не уезжают, перед властями Франции встала проблема их адаптации. Изначально господствовала традиционная для Франции точка зрения на эту проблему: если магрибские арабы хотят жить в этой стране, то им необходимо быть такими же, как французы, то есть забыть свою культуру, свои традиции и стать таким как все. Считалось, что полная ассимиляция североафриканцев, как и обретение ими французского гражданства, есть безусловное счастье, ради которого возможно отречение от всего другого.

Провал ассимиляции

Сторонники такого взгляда на адаптацию, как правило из числа правых политиков, опирались при этом на опыт адаптации европейских иммигрантов из предыдущих волн — немцев, поляков, итальянцев, испанцев, португальцев, которые легко ассимилировались и фактически растворились в общефранцузской массе. Но очень быстро выяснилось, что иммигранты из Магриба не готовы к быстрой ассимиляции, более того, они не желают ее.

Европейцы, проникая в страны Азии и Африки, частично разрушали или трансформировали местный многовековой образ жизни и внедряли европейскую культуру в самых разных её проявлениях. Казалось бы, попав в бывшую метрополию, в самую гущу этой самой европейской культуры, иммигрант, уже культурно подготовленный колонизаторами, должен и дальше двигаться в этом направлении. Но североафриканская иммиграция во Францию привела к совершенно противоположной ситуации: сами иммигранты привносили в страну пребывания свою религию и характерные для них нормы поведения, которые порой вызывают у европейцев откровенную неприязнь. Еще бы! Во многих кварталах французских городов воссоздано традиционное арабское общество с кровной местью, многоженством, похищением невест и тому подобное. О существовании Французской Республики иммигранты вспоминают только в дни получения пособий.

Объясняется такое положение главным образом причинами цивилизационно-культурного порядка и прежде всего огромной ролью, которую в магрибинских сообществах играет ислам. Дело в том, что для арабов, проживающих во Франции (так же как и для пакистанцев в Великобритании или, скажем, для турок в Германии) ассимиляция — это своего рода угроза отказа от ислама. В менталитете мусульманина ислам неотъемлемая часть не только культуры, но и социально-политической жизни. Поэтому, когда им предлагают принять все то, что является частью европейской цивилизации — и юридические законы, и язык, и культуру, это ассоциируется с принятием христианства, что для мусульманина совершенно неприемлемо, более того, кощунственно и преступно.

За годы проживания во Франции первое поколение североафриканских иммигрантов, как правило, не меняло образ жизни, свойственный ему ещё на родине. И вполне закономерно, что их дети продолжили традиции родителей, ведь первое представление о мире складывается в семье. Однако, живя во Франции в окружении чужого мира, выходцам из Магриба семьям довольно трудноя сохранять в чистом виде традиционную семью со всеми свойственными ей устоями и обычаями. Размывание устоев происходит прежде всего на лингвистическом уровне: дома дети говорят по-арабски, однако в детских садах, школах и на улицах французский язык становится для них основным средством общения.

Но при всем том французские власти явно упустили момент для той самой полной ассимиляции нового поколения иммигрантов. Ведь для этого было необходимо значительно расширить доступ к французскому образованию, прежде всего начальному, что является необходимой основой для адаптации и последующего профессионального роста иммигранта. Однако далеко не все иммигрантские дети посещали дошкольные учреждения, в частности, детские сады. Тогда как именно в детских садах дети овладевают разговорным языком, расширяются их контакты с детьми «коренной» национальности, при этом одновременно устанавливаются контакты и между родителями. Но сделано в этом направлении было очень мало, можно только повторить, что момент был упущен. Дети североафриканцев в своем большинстве воспитывались дома.

В итоге в семьях иммигрантов из Северной Африки образовалась некая субкультура, которая представляет собой сплав традиций Востока и европейской культуры, причем сплав весьма далекий от гармонии. С малых лет дети понимают, что мир как бы разделен для них на две части. В той его части, где говорят по-арабски, родной язык превращается в представлении ребенка в язык нищеты и иммигрантских кварталов. Французский же, господствующий в другой части мира, становится не только языком школы, игр и общения, но и символом недостижимого благополучия и доминирующего социального устройства, которое, однако, игнорирует и отторгает иммигрантскую молодежь.

Потеряв связь со страной происхождения, иммигрантская молодежь так и не пустила корни в новом обществе и теперь чувствует себя чужой и в стране пребывания, и на исторической родине. Если родители нынешних молодых «французов» арабского происхождения действительно были счастливы от одного факта пребывания во Франции, а потому сохраняли полную законопослушность и лояльность французскому обществу, то их уже родившиеся во Франции дети ,«зависшие» между двумя культурами, не испытвают не только счастья, но и простой лояльности в отношении, как они считают, отторгающего их общества. И жгут автомобили. И вот итог: по опросам, 54% французов относятся ко второму поколению североафриканских иммигрантов с явной антипатией. С другой стороны, зеркальным отражением ксенофобии «коренного» населения стало объединение иммигрантов второго-третьего поколения в группы, которые напоминают «коренных» скинхедов только с «противоположным знаком».

Неудача интеграции

Начиная с конца 70-х годов, когда провал ассимиляции североафриканских иммигрантов стал очевиден, с подачи французских политиков левого толка получила распространение иная концепция, которая обрела законченный вид в политике многокультурности. Ее суть заключалась в предоставлении иммигрантам возможности жить согласно их традициям. В этой связи левые политики предпочитали употреблять термин «включение» (insertion), предполагающий некое автономное и даже «суверенное» существование иммигрантских цивилизационно-культурных сообществ внутри французского общества на основе их полного равноправия и «равноценности» по отношению к «коренной» культуре. «Включение» иммигрантов во французское общество, по мнению левых, должно было происходить постепенно, путем поиска компромисса при взаимодействии двух культур. С начала 90-х годов произошло своего рода терминологическое уточнение: во Франции заговорили об «интеграции» иммигрантов, которая не рассматривается как нечто среднее между «ассимиляцией» и «включением», а как специфический процесс, способствующий активному вовлечению всех его участников в общественную жизнь, несмотря на наличие у них различных этнических, культурных, социальных и моральных особенностей.

На практике эта идея воплотилась в многочисленных программах социальной помощи, направленных на социальную «эмансипацию» магрибинцев, и одновременно в оказании им содействия в сохранении культурной и этнической самобытности. Забавно, но поддерживая сохранение иммигрантами родного языка и культуры, власти все-таки надеялись, что это поспособствует возвращению какого-то их числа на историческую родину. Из этого ничего или почти ничего не вышло.

Социальные программы в области трудоустройства и профессионального образования во-первых, страдали из-за острой нехватки выделенных средств (впрочем, у любого государства денег никогда и ни на что не хватает), а во-вторых, они, из-за особенностей менталитета части иммигрантской молодежи, быстро превратились в источник социального иждивенчества. Все довольно просто — зачем работать, если и на пособие можно жить довольно прилично (по североафриканским, конечно, меркам), а заработать больше и продвинуться выше по социальной лестнице эти «надменные французы-расисты» все равно не дадут. С другой стороны, выявился и такой интересный факт: многие молодые иммигранты просто не хотят получать квалификацию или специальность. Это связано прежде всего с их стремлением быстрее начать зарабатывать. Недавние исследования показали: если молодые иммигранты и проходят профессиональное обучение, то подавляющее большинство предпочитает готовиться к физическому труду (около 85%), как обеспечивающему наиболее быструю «отдачу», то есть пусть небольшой, но скорый заработок.

Довольно безотрадная картина сохраняется и в школах. Попытки властей хоть как-то уравнять возможности получения образования путем механического, порой искусственного превращения общеобразовательных школ в школы со «смешанным» составом учеников вынудили «коренных» французов прибегать ко всякого рода ухищрениям, чтобы не отдавать своих детей в школы с высоким процентом детей иммигрантов. В итоге французские школы в значительной своей части сохраняют разделение на заведения с однородным социально-этническим составом (либо «белым», либо «черным»), формирующие, соответственно, либо элитные, либо непрестижные социальные группы. Понятно, что иммигрантские дети в основном учатся в непрестижных школах.

Результат получается тоже вполне понятный: несмотря на то, что школьное образование является обязательным для всех детей, значительное число детей иммигрантов либо вообще не посещает школу, либо получают некачественное образование. Например, 80% детей иммигрантов из Магриба остаются хотя бы один раз на второй год. В этих условиях молодежь из иммигрантских семей имеет гораздо меньше шансов пройти нормальный курс подготовки для поступления в вуз.

То, что меры властей по сохранению иммигрантами культурной и этнической самобытности вряд ли будут способствовать хотя бы к незначительному оттоку североафриканцев из Франции было ясно сразу. Но эти меры не привели и к гармонизации отношений между сообществами магрибинцев с французами, к ускорению адаптации и интеграции. Скорее наоборот, они способствовали усилению собственного цивилизационно-культурного и этнического самосознания, его возрождению даже у тех иммигрантов и их детей, которые уже прошли путь частичной либо полной ассимиляции. Причем самосознание это как правило противопоставляет его носителей «коренной» французской культуре. А носители такого самосознания, родившиеся во Франции и воспринимающих ее как «свою» территорию, проявляют еще и склонность к цивилизационно-культурной экспансии, другими словами, к навязыванию французам своих цивилизационно-культурных норм, обычаев и так далее. Делается это обычно с использованием лозунгов борьбы за равноправия, права человека и тому подобное. Классический пример — протесты против запрета на ношение исламских платков в госшколах.

Можно с уверенностью утверждать, что принадлежность к исламу играет во всех этих процессах доминирующую роль. Повторю — ислам неотъемлемая часть не только культуры, но и социально-политической жизни мусульман. Кроме своей непосредственной функции места молитвы, мечеть во Франции (и не только во Франции) выполняет и другие особые задачи. Во-первых, это материальная поддержка нуждающихся мусульман. Во-вторых, с помощью приобщения детей к религиозной жизни родители пытаются восстановить преемственность поколений и передать культурные традиции. В-третьих, мечеть является местом реинтеграции тех, кто утратил исламские жизненные ориентиры и традиции и хотел бы к ним приобщиться вновь. Весьма характерно, что, по опросам, 75% молодых магрибинцев, признавая свою принадлежность к исламу условной (в плане жесткого соблюдения религиозных норм), именно ислам, а не французское гражданство, считают основой своей самоидентификации. И подобное мироощущение воспроизводится в каждом новом поколении саморасширяющихся мусульманских сообществ и к тому же постоянно подпитывается все новыми и новыми волнами легальных и нелегальных иммигрантов.

И неудивительно, что по численности мусульманского населения (около 6 миллионов) Франция занимает первое место в Западной Европе. С учетом известных демографических тенденций все это уже поставило вопрос о необходимости защиты Францией, да и всей Западной Европой, своей собственной цивилизационной идентичности. Вопрос, который становится еще более актуальным в свете угроз, исходящих от радикального исламизма.

России нужен свой «плавильный котел»

Повторю, Россия имеет все шансы пойти по «французскому пути» и воспроизвести все те проблемы и угрозы, с которыми сталкивается Западная Европа. Роль, аналогичная роли североафриканских сообществ во Франции, суждена уже формирующимся сообществам среднеазиатских мигрантов, численность которых (здесь не должно быть никаких иллюзий) будет только возрастать — как за счет притока извне, так и за счет воспроизводства на месте, причем темпами, обгоняющими среднероссийский уровень рождаемости.

Среднеазиаты — главные претенденты на судьбу магрибинцев во Франции в силу схожих «стартовых» позиций, не обеспечивающих им достойного места в российском обществе и по существу закрывающих социальную перспективу. С учетом именно фактора социальной бесперспективности, а не ислама как такового, изначальная принадлежность среднеазиатов к патриархальной исламской культуре становится едва ли не главным препятствием полноценной и равноправной адаптации и интеграции, что в свою очередь превращает уже детей мигрантов в некую «промежуточную», делинкветную и ущербную социально-культурную общность, отторгаемую страной пребывания и враждебную ей.

У детей мигрантов других национальностей меньше шансов превратиться в такую общность, во-первых, в силу более благоприятных «стартовых» позиций, а во-вторых, в силу большей культурной близости к «коренному» населению (принадлежность украинцев, молдаван, армян, грузин к христианской культуре), что позволяет им, как и европейским иммигрантам во Франции, гораздо успешнее адаптироваться и ассимилироваться.

Причем делать скидки на то, что пребывание среднеазиатских республик в составе атеистического СССР если и не разрушила, то подорвала и модернизировала тамошние традиционные исламские общества, не стоит — советизация Средней Азии в цивилизационно-культурном плане была чисто внешней. Все, включая первых секретарей республиканских компартий, оставались прежде всего мусульманами. Когда советская идеологическая «шелуха» отвалилась, традиционная культура, вновь выдвинувшись на первый план, стала неустанно воспроизводиться и укрепляться.

Не стоит особо уповать и на многовековой опыт мирного и достаточно гармоничного сосуществования в России христианской и исламской культур. Слишком различен социальный статус «коренных» российских мусульман (татар, башкир и др.) и бесправных мигрантов из Средней Азии. Да и ислам Поволжья несколько отличается от ислама Ферганской долины.

Из всего вышесказанного, несомненно, не следует, что нужно немедленно запретить трудовую миграцию из Средней Азии, а всех среднеазиатов выслать. Это попросту невозможно, а также безнравственно и невыгодно, как политически, так и экономически. Безусловно, без мер административно-полицейского характера не обойтись, прежде всего мер по борьбе с нелегальной иммиграцией. Однако в тщательной проработке и совершенствовании нуждается иммиграционная политика в целом. В первую очередь необходимо придать ей достаточную «селективность», которая должна исходить прежде всего из потребностей российской экономики, уровня квалификации и способности к адаптации иммиграционного контингента.

Без преувеличения огромное значение имеет борьба с дискриминацией иностранных рабочих при найме на работу и оплате труда. Превращение их в фактических рабов грозит в будущем появлением все новых и новых поколений социальных изгоев, ненавидящих все вокруг. Такие изгои не появятся еще и в том случае, если уже сейчас предпринять ряд неотложных мер в области образования, профессиональной ориентации, социальной реабилитации, направленных на полноценную адаптацию иммигрантов и, что особенно важно, их детей. Планируемое введение с 1 сентября 2007 года в московских школах специализированных занятий для детей мигрантов, плохо владеющих русским языком — шаг в верном направлении. Неважно как назвать такой комплекс мер — ассимиляцией, интеграцией или как-нибудь еще. Дело не в терминах — необходим механизм наподобие американского «плавильного котла», когда каждый иммигрант, и тем более его дети, вне зависимости от национальности и религии осознают себя прежде всего американцами.

Создавать такой механизм нужно уже сейчас, пока дети нынешних старательных и законопослушных дворников-таджиков либо еще не родились, либо еще не приехали в Россию, либо еще не пошли в российскую школу. И пока этнические кварталы в наших «спальных районах» еще только начинают формироваться. Иначе парижские события 2005 года рано или поздно повторятся у нас, только с поправкой на неприглядные российские реалии.

* * *

Об авторе: Михаил Калишевский - независимый журналист, живет в Москве. Статья написана специально для ИА «Фергана.Ру»

[Версия для печати]