Что-то мне так кажется, что из всего уже происшедшего за последнее время, происходящего сейчас и ожидаемого в обозримое время (даже включая столь неординарные события, как закончившиеся «монопартизмом» выборы и неожиданно начавшийся банковский кризис), именно устроенные правительством «разборки» вокруг кашаганского консорциума Agip KCO имеют и самое важное, и наиболее определяющее всю нашу перспективу значение.

Не будучи нефтяником, и, вообще, отслеживая ситуацию в этой сфере лишь спорадически и сугубо по-дилетански, я ничего нового, в информационном смысле, интересующимся этой тематикой сообщить не берусь. Все фактические сведения, используемые ниже, так или иначе уже были опубликованы, благо – после «наезда» минэкологии мало какое казахстанское издание не откликнулось на эту тему, да и в зарубежных СМИ она не была обойдена вниманием.

Моя цель – иная: выделить самые интересные, на мой взгляд, обстоятельства, а также подчеркнуть тот особый контекст «кашаганской проблемы», который и делает ее столь значимой.

Итак:

Основная часть публикаций отражала оперативно-событийную сторону, хотя был ряд материалов более основательных и с претензией на разбор именно сути вопроса. В числе последних, например, стоит назвать обстоятельные статьи Дмитрия Перцева в Gazeta.kz. Так, его весьма подробный рассказ о том, как создавался консорциум, как некоторые прежние участники (BG Group) из него выходили, а новые (Казмунайгаз) – появлялись, как еще и до нынешней постановки вопроса правительством Казахстана о смене итальянского оператора этот же вопрос поднимали и сами участники проекта, в частности – американская ExxonMobil и французская Total – все это очень важно для понимания подоплеки происходящего.

Например, знание тех обстоятельств, что схема транспортировки кашаганской нефти пока еще окончательно не определена (ни инженерно, ни политически), но что дело идет к заполнению ею именно трубопровода Баку – Тбилиси – Джейхан, и что та же Total, среди прочих акционеров Agip KCO, является самым крупным акционером и в этом стратегическом (для США и Европы) «мимороссийском» проекте – тоже необходимо для понимания мотиваций тех или иных пертурбаций.

Точно так же, как надо хорошо понимать, что надежды на сам Азербайджан в заполнении построенного от него к Средиземному морю (через подчеркнуто непророссийский Тбилиси) трубопровод БТД – несостоятельны. Когда этот (в полном смысле – геополитический) трубопровод замышлялся и обосновывался, надежд (и – амбиций) на открытие новых месторождений в азербайджанской части каспийского шельфа было не меньше, чем в Казахстане. Но… как раз к моменту ввода его в действие стало (похоже – окончательно) ясно: с той стороны Каспия, при всех усилиях, в него может быть подана, максимум, лишь половина от рабочей пропускной способности (порядка 65 млн тонн). Причем – только первой очереди, не говоря уже о замысленной надолго перспективе удвоения подачи нефти по БТД.

То есть, наш Кашаган, причем бесповоротно ориентированный именно на средиземноморское стратегическое направление, – это не только самый важный для Казахстана на ближайшие 5–10 и даже туманные 30–40 следующих лет, но и объект не меньшей важности и для всего Закавказья, и Турции, и Европы, и США.

А также – по обратному факту как раз неучастия в проекте БТД и кашаганском консорциуме, – также и для России и Китая. Короче – Кашаган и БТД – это сердцевина геополитики в Каспийском регионе на всю дальнейшую перспективу.

Здесь следует упомянуть и такую вполне объективную геополитическую вероятность на следующие несколько лет (после смены президентских администраций и в России, и в США), как снижение мировых цен на нефть где-нибудь до пределов, обеспечивающих достаточную рентабельность ее добычи на не слишком удаленных от приморских терминалов месторождениях, но лишающих сверхприбылей как сибирскую, так и каспийскую (Каспий – это не море, а озеро, хотя и самое большое на Земле) нефть.

А что же вы хотите? Если 40 миллиардов долларов, «отложенные» Казахстаном в ЗВР и Нацфонде, только крепче «привязали» его к западным ТНК, то приближающиеся уже к половине триллиона долларов валютные резервы России как раз и придают уверенности ее все более ужесточающейся антиглобалистской риторике. Нефть же – это все-таки сначала Большая Политика и лишь затем – Большая Экономика. Соответственно, при всей важности экономических (и технологических) составляющих, задающих динамику и уровень мировых цен на нефть, определяющее значение имеют все же факторы геополитические. И странно было бы, если бы при следующей итерации как политических персоналий, так и глобальных политико-экономических раскладов, в период, скажем, 2010–2020 годов, развитые страны (вернее, те, кого принято так называть) продолжали бы спокойно наблюдать, как поставщики сырья, за счет западных же нефтедолларов, продолжали бы не просто наращивать свои ЗВР, укреплять свои экономики и повышать уровень жизни населения, но и, на базе всего этого, простирать все дальше и дальше собственные политические амбиции.

Да, с ценами на нефть дело обстоит, конечно, не столь просто, чтобы кто-то отдельный из мировых Больших Игроков, или даже их объединенная группа, могли бы по собственному хотению-разумению устанавливать те или иные ценовые «планки». Никакой такой единой «мировой закулисы», реально располагающей возможностями столь глобального масштаба, – не существует. Тем более что зависимости здесь – кто и как от повышения или понижения цен на нефть выигрывает или проигрывает – весьма и весьма «многослойные».

К примеру, Россия даже от достаточно резкого и долгосрочного падения цен на нефть хотя и вряд ли уже повторит судьбу СССР образца 1980–1990 годов, то есть не развалится, но зато ей придется гораздо больше сосредотачиваться на своих внутренних проблемах, и меньше – заботиться о наращивании военно-политического потенциала и распространении своего внешнего влияния.

Зато в отношении Китая – все наоборот, его экономике снижение нефтяных цен обернется дополнительным мощнейшим допингом, благодаря которому он еще быстрее и надежнее станет завоевывать товарные рынки и Европы, и США.

Впрочем, и для самих США высокие или низкие цены на нефть – это «палка о двух концах». Дело ведь в том, что Штаты – не только самый крупный в мире покупатель нефти со всего света, но и самый крупный (вернее – второй-третий по объемам) ее производитель. Это – на своей собственной территории. А если же взять в расчет еще и зарубежную добычу, контролируемую американскими ТНК (иракская нефть после Саддама – чья она сейчас?), то США – самое главное сырьедобывающее государство в современном мире.

Соответственно – извлекающее наибольшую экономическую ренту из все более и более растущих цен на мировых нефтяных биржах.

Вот такое не всем известное и не всеми в должной мере оцениваемое геополитическое обстоятельство!

Между тем, мест на земном шаре, где американо-европейские компании могли бы спокойно продолжать добывать нефть, а уж, тем более, получать от национальных правительств новые лицензии – все меньше и меньше. И один из немногих остающихся «заповедников», где вопрос о национализации нефтедобычи пока еще вообще не ставится, – это Казахстан.

И с этой стороны тоже нам бы следовало оценивать происходящее вокруг Кашагана. Увеличение казахстанской доли в проекте или даже выдвижение «КазМунайГаза» на роль сооператора, чего добивается наше правительство, – это, конечно, тоже важно. Но в любом случае «цена вопроса» здесь намного, скажем так, глобальнее. Речь идет о том, кто, по большому счету, будет контролировать весь проект после того или иного завершения нынешнего передела, и этот контроль в любом случае будет, конечно же, не за нашим КМГ.

Но, повторю, как бы то ни было, а рассматривать перспективы Кашагана (как и всей казахстанской нефтедобычи), просто-напросто механически экстраполируя динамику нефтяных цен первых десяти лет нового века на следующее десятилетие и далее, – значит очень, очень сильно рисковать со стратегическим прогнозом…

Вот эту мысль – насчет рискованности любых связанных с нефтью долгосрочных прогнозов, мы с полным правом можем проиллюстрировать тем же Кашаганом: разницей между первоначальной и нынешней оценкой его перспектив.

Хотя подтвержденные предварительными изысканиями предположения о наличии больших запасов под дном Каспия существовали уже давно, реальная история Кашагана началась в 1997 году, когда был создан консорциум OKIOC. Кроме Кашагана, в контрактную территорию буровых работ входили еще три нефтеносные структуры: Каламкас, Актоты, Кайран, всего на территории примерно в 5600 кв. км.

Первоначальными партнерами по Северокаспийскому проекту (СРП North Caspian Sea) являлись: Shell (16,67%), Agip Caspian Sea (16,67%), British Gas (16,67%), ExxonMobil (16,67%), Total (16,67%), ConocoPhillips (8,33%) и Inpex (8,33%). AgipKCO был определен оператором проекта от лица консорциума.

Физическое же открытие месторождения под названием Кашаган произошло летом 2000 года, когда разведочная скважина «Восток-1» дала первую нефть. А так как эта радость соответствовала общим интересам и самого консорциума, и руководства Казахстана, тогда же было заявлено, что Кашаган стал самым крупным месторождением в мире, открытым за последние 30 лет, с геологическими запасами, оцененными в 38 млрд баррелей. Что же касается извлекаемых запасов, то ENI и партнеры предполагали, что они составляют от 9 до 13 млрд баррелей – в зависимости от возможности и успеха обратной закачки газа в нефтяные пласты.

Для сравнения: все извлекаемые запасы государства Алжир, входящего в ОПЕК, оцениваются в 9 млрд баррелей.

Тогда же, в пору той первой кашаганской эйфории, правительство Казахстана и обнародовало такие свои амбициозные планы: к 2010 году выйти на уровень добычи 100 миллионов тонн, а к 2015 – утроить нынешний уровень, выведя его на 150 миллионов тонн ежегодно (3,5 миллиона баррелей в сутки). Войдя тем самым в десятку крупнейших нефтедобывающих стран. Причем этот тезис – насчет 150 миллионов тонн – на устах как руководителей нефтяной отрасли, так и руководства страны следующие два-три года повторялся столь настойчиво-регулярно, что (честно сказать) к нему мы все привыкли, как к уже практически состоявшемуся факту.

Примерно тогда же был назван и общий объем инвестиций, требующихся для полной разработки месторождения. В сумме, надо сказать, весьма (по тем временам) впечатляющей – $29 миллиардов. Впрочем, объявленные объемы увеличения добычи стоили того. К тому же необходимость столь значительных стартовых вложений в определенной степени обосновывалась и сжатыми сроками ввода: предполагалось, что промышленная добыча начнется уже в 2005 году…

С тех пор, однако, и оценки, и планы были существенно… откорректированы. Насчет объема затрат – в кратно увеличивающуюся сторону, а вот в части потенциала нефтедобычи – как раз в обратную.

Сумма в $29 млрд достаточно скоро стала перемежаться с иной оценкой – уже 36 миллиардов долларов. А в феврале 2004 года консорциум (поставив правительство Казахстана перед фактом) договорился о переносе срока начала промышленной разработки Кашагана с 2005 года на 2007-2008 годы. За отсрочку Agip обязался выплатить Казахстану 150 млн долларов компенсации.

Тогда же внутри самого консорциума неожиданно возникли разговоры об иной оценке потенциала месторождения – существенно более низкой. Royal Dutch/Shell «вдруг» объявила о снижении объема доказанных извлекаемых запасов Кашагана до 3,9 млрд баррелей, что вызвало недоумение партнеров по консорциуму и акционеров. В ответ французская Total заявила, что не видит оснований изменять оценки залежей ниже 9 млрд баррелей.

Еще одна «корректировка» случилась уже в этом году, что и стало причиной нынешних разногласий.

Они, эти разногласия, возникли, когда Eni представила казахстанской стороне пересмотренный план освоения Кашагана, предусматривающий перенос сроков начала добычи еще на два года – до конца 2010-го, а также удвоение стоимости первого этапа проекта (добыча 300 тысяч баррелей нефти в день) до 19 миллиардов долларов. Мало того, особое негодование правительства Казахстана вызвало еще одно «уточнение»: полная оценочная стоимость этого рассчитанного на 40 лет проекта увеличилась с 57 до 136 (?!) миллиардов долларов. Другими словами (как было не без издевки отмечено в СМИ), Кашаган приобретает сомнительный статус самого дорогостоящего производственного проекта за всю мировую историю.

«Действия участников консорциума привели к переносу срока окупаемости и значительному уменьшению доли республики при разделе продукции. А это значит, что не будут построены школы, больницы, дороги, отстают крупные экономические и инфраструктурные проекты», – это свежая цитата из премьера Масимова. Озвучена была и сумма компенсации, которую правительство собирается теперь потребовать от консорциума «за экономический ущерб» – 10 миллиардов долларов.

Надо сказать, «рычаг», с помощью которого правительство рассчитывает «прижать» консорциум, выбран единственно верный: экологические нарушения. Дело в том, что если посмотреть в самую суть той разновидности гражданско-правовой сделки, которую принято называть Соглашением о разделе продукции (СРП), то это: а) сугубо эксклюзивный характер всех налоговых и инвестиционных обязательств сторон, который может лишь частично совпадать со стандартными требованиями национального законодательства, а может и быть полностью индивидуальным; б) неизменность во времени всех условий СРП, как бы там не менялось законодательство. Потому-то единственное, чем можно «достать» такое Соглашение, – это обвинение в нарушении экологических норм. Чем и воспользовалось природоохранное ведомство Казахстана, приостановив разрешение на природопользование по Кашаганскому месторождению.

Ну хорошо, формальная «зацепка» сработала, переговоры начаты, информационно бурное начало сменилось относительным (на днях вопрос по Кашагану рассмотрит даже Совет Нацбезопасности) затишьем, но в октябре в Казахстане ожидают уже самого итальянского премьера Романо Проди, и решающие события – впереди.

Среди них – и то или иное решение насчет уже объявленного намерения Казахстана увеличить свою долю в прибыльной продукции с 10% до 40%. По всей видимости, 10% – это округление доли «КазМунайГаза», выкупленной ранее у ВР, и составляющей 8,33%. До сорока же процентов эту долю можно довести, если, например, проект покинут еще два участника, скажем, ConocoPhillips и Shell, у которых вместе чуть меньше тридцати процентов. Или – за счет какого-то другого перераспределения.

Но здесь вот что важно (почему мы и упомянули в начале 2029 год!):

Дело в том, что национальная компания «КазМунайГаз» как участник консорциума и государство Казахстан как сторона СРП – это «две большие разницы».

Когда пойдет первая нефть и когда свою долю от участия в консорциуме начнет получать КМГ, будет ли эта доля равной 8,33% или поднимется до 40 или 51 процента, насчет этого можно выстраивать разные предположения.

Но вот когда свою долю начнет получать собственно Казахстан – про это что-то не слышно даже и разговоров…

Впрочем, на один такой небольшой разговор я могу сослаться: недавно в неформальной обстановке от одного европейского дипломата (не самого высокого ранга, но который – «в теме») довелось услышать дату: тот самый 2029 год. В смысле: именно тогда к разделу продукции подключится и наше многоуважаемое государство. А на вопрос, что в СМИ про это – ни слова, и не конфиденциальная ли такая дата, мой собеседник, улыбнувшись, сказал, что не знает, конфиденциальна ли она, но в его кругу это обсуждают столь открыто, что никакого секрета он здесь не видит…

Ну что же, секретна или нет столь далекая (будто в насмешку приближенная всего на год от Программы «Казахстан-2030») дата, но с этим надо бы разобраться…

[Версия для печати]