Подводя итоги ушедшего года, историки, публицисты, социологи по-разному определяли его. Кто-то назвал его «бронзовым» годом, имея в виду известные события, кто-то заговорил об «эпохе безмолвия», наступившей после них. Оказалось, что взгляды на историю разделили, раскололи общество, противопоставили многих людей друг другу.

А в общем-то история любой страны, как считают наиболее трезвомыслящие ученые, дает повод и гордиться ею, и быть ею недовольным. Главное, как подавать эту историю, как видеть и оценивать ее, не фальсифицируя сложнейших, порой трагических событий в угоду сиюминутным политическим потребностям.

Об этом сегодня разговор с известным общественным деятелем, профессором Ханоном БАРАБАНЕРОМ. Его ведет журналист Нелли КУЗНЕЦОВА.

— Вот вы, профессор, недавно принимали участие в большой международной конференции историков. Как там оценивают те попытки пересмотра истории, которые мы наблюдаем в ряде стран?

— Вы знаете, возник даже термин «война историй». Она нередко возникает в государствах, где происходит какой-то крупный социальный или экономический, политический слом. Тогда тем, кто приходит к власти, требуется некое идеологическое обоснование того, что случилось, того, что происходит. А это обоснование обычно ищут и находят в прошлом.

Мы видим это во многих бывших республиках Советского Союза, ставших независимыми государствами, мы видим это в странах Восточной, постсоциалистической Европы. В каждом из этих государств идет, по существу, процесс создания своей собственной истории, причем в большинстве случаев именно мифологической истории. Ведь в этой, вновь создаваемой истории необходимо найти врагов или тех, кого можно причислить к врагам, или тех, кто сегодня кажется таковым. Ищут, находят и друзей, которых необходимо, которых выгодно считать такими сегодня. И при этом утверждается, что это объективно исторически.

— Некоторые специалисты, или, быть может, лучше сказать, публицисты, политики, считают, что новое государство имеет право создавать свою собственную историю. Но имеет ли? Ведь в каждой из этих стран, в нашей Эстонии, например, жили те же люди, они вместе переживали, хотя, быть может, и по-разному, какие-то крупные события, определяющие жизнь всего общества… Куда их деть, эти события, эти переживания, этот исторический опыт поколений?

— Это действительно очень сложный вопрос. Недаром на Западе в последнее время появилось понятие: утопия исторической правды.

— Парадоксально звучит, не правда ли?

— И тем не менее есть такие течения в науке, которые обосновывают это. Давайте подумаем, что это такое — история. Странный как будто вопрос, не правда ли? И все-таки странного тут мало. История, если коротко определить ее сущность, это факт и его толкование. А именно толкование всегда субъективно. Отсюда и сложность возникающих проблем. Об этом сейчас очень много говорят и спорят. Быть может, именно здесь завязывается наиболее острый, болезненный узел, разрубить который сложно.

Кстати, на международной конференции, о которой вы меня спросили и на которой собрались историки-ученые, преподаватели школ и вузов стран СНГ, государств Балтии, как раз и шла речь о том, что общая история наших стран и народов, на протяжении веков находившихся в составе единого государства, — факт неоспоримый. Тем не менее после распада СССР во многих из вновь образованных государств реализуется практика одностороннего пересмотра многих исторических событий и процессов. В угоду именно сиюминутным политическим интересам. Но самое главное, что в сознание школьников, молодых людей усиленно внедряются искаженные представления об истории собственных народов, об истории стран-соседей. И это во многом препятствует развитию нормальных добрососедских отношений между государствами.

— Вспоминаю, как учителя, руководители одной из экскурсий гимназистов из Таллинна в Петербург рассказывали, что во время посещения Пискаревского кладбища, когда разговор шел о трагической гибели тысяч людей, один мальчик, да уже, в сущности, юноша, со странной злобой заявил: не надо было СССР нападать на Германию. Кто его этому научил? Откуда он взял этот факт?

— Из объяснений учителя, возможно. Из учебника, наверное… Ведь учебник истории — это, в сущности, один из главных элементов идеологического, мировоззренческого воспитания молодежи. Есть две дисциплины, которые в наибольшей степени формируют человека, его мировоззрение, его убеждения, его отношение к миру, к людям. Это литература и история. Но если история подменяется идеологией, притом идеологией, удобной именно в этот отрезок времени, необходимой для той или иной партии, то можно ли говорить о воспитании именно исторического мышления? Можно ли говорить о воспитании толерантности, взаимного уважения к истории, культуре, религии разных народов?

На конференции, кстати, говорили о том, что в содержании целого ряда учебников, используемых сегодня и в России, и в странах СНГ, и в государствах Балтии, встречаются необоснованные толкования как всеобщей, так и национальной истории.

Кстати, в последнее время мне довелось побывать и на конференции эстонских историков, созванной по инициативе ректора Таллиннского университета. Там шел очень серьезный и острый разговор. О том, например, что история, какой она сегодня представляется и какой трактуется, далеко не всегда такова. Это касается и хода Освободительной войны, ее результатов. Это касается и трехдневного правительства Тиффа. И небезызвестный наш историк Март Лаар сказал, что в действительности да, все это достаточно субъективно.

— А оккупация? Это ведь тоже достаточно сложно. Есть такие понятия, как «инкорпорация», «аннексия». И все это тоже трактуется зачастую с точки зрения «текущего момента».

— Да, историческая наука может задавать себе вопросы, как именно произошло вхождение Эстонии в состав СССР. Оккупация, инкорпорация, аннексия — для каждого из этих терминов существуют свои строго определенные наукой критерии. Или, может быть, это было все же добровольным решением большинства народа? Есть документальные фильмы, сделанные тогда, в 40-м году, которые утверждают именно это. Как есть и другие, прямо противоположные…

Но если историческая наука не решила с уверенностью и полной объективностью этот вопрос, то включились публицисты, журналисты. И если с газетных полос, со страниц учебников однозначно звучит это слово «оккупация», то молодые люди воспринимают это как абсолютную и непреложную истину. Хотя историки понимают: здесь много вопросов, и все это требует детального, тщательного, строго научного анализа.

Выступая на одной из конференций, я сказал, что если раньше описывали, изучали историю войн, то теперь нам, увы, не до изучений, мы вступили в эпоху войны историй.

— В сущности, «бронзовая» ночь и была одним из «боев», проявлением «войны историй». И недаром Лео Куннас, бывший кайтселийтчик и нынешний писатель, назвал это пирровой победой…

— Я думаю, что если серьезно подходить к тому, что происходит, то надо постараться восстановить некую периодизацию нашего существования здесь. Я говорю о русскоязычном населении… При этом, я убежден, такую периодизацию можно провести в любом постсоветском государстве.

— И как вы определяете эти этапы?

— На первом этапе было четко заявлено, что эта страна — для титульной нации, то есть Эстония для эстонцев.

— Да, мы такой лозунг помним…

— Вот тогда и началось создание новой истории, перетолкование того, что было до этого. Тогда главным было — добиться того, чтобы большинство русскоязычных уехали.

Второй этап наступил, когда выяснилось, что создать условия для полного исхода русских оказалось невозможным. Большинство все же здесь осталось. И все мы знаем, почему. Здесь могилы предков, могилы родителей, братьев, сестер, здесь родились дети, здесь жилье, работа. А там — никто не ждет…

И возникла новая идеология: вы здесь? Что ж, живите. Но решать будем мы. Мы — титульная нация. Кстати, вспомним высказывания некоторых ведущих политиков: в событиях «бронзовой» ночи мы показали, кто здесь хозяин. Еще раз скажу, нечто подобное происходило не только в Эстонии.

— Только здесь жестче, больнее, острее…

— И тогда начался, я думаю, что уже все-таки начался, третий период. У части представителей титульной нации, у думающих, анализирующих, понимающих ситуацию людей возникло представление, что если мы все живем на этой земле, в пределах этого государства, то всем нам вместе и решать. Но это понимание вступило в противоречие с идеологией, доминировавшей на первом и втором этапах.

— Этим людям, социологам в первую очередь, таким, как Юхан Кивиряхк, как профессора, предупреждавшие, что так беспощадно разделываться с Бронзовым солдатом нельзя, пришлось несладко. Вот тогда в эстонской печати и заговорили об «эпохе безмолвия».

— Вот именно. Но все же понимание в среде эстонского истеблишмента, в эстонской среде, что надо искать сближение, находить позиции совместной жизни, совместного решения жизненно важных вопросов, растет. Да, мы получили суровый урок. Но мы должны постараться понять боль и тревогу друг друга. Вы обратили внимание? Сегодня слово «интеграция», так явно скомпрометированное, активно заменяется словом «сближение». И у меня такое ощущение, что те, кто разделял и до сих пор разделяет идеологию прежних периодов, несколько испугались. Им не хочется, им страшно, что понимание, о котором я только что говорил, возьмет верх.

Сегодня мы все стоим на перепутье. Куда пойдет Эстония? Какая позиция возобладает?

И возвращаясь к тому, с чего мы начали, хочу еще раз сказать: надо максимально вывести научно-исторические дискуссии за пределы текущей политики. Только тогда, быть может, удастся как-то решить многие наболевшие вопросы.

[Версия для печати]