Прежде всего хочу еще раз сказать, что межнациональные конфликты, бывшие частью процесса распада Советского Союза нанесли огромный вред народам, так или иначе вовлеченным в эти конфликты, породили глубокое недоверие между сторонами, которое не преодолено до сих пор. Одним из следствий такого недоверия стало создание в конфликтных зонах новых независимых государств – Республики Абхазия, Республики Южная Осетия, Нагорно-Карабахской Республики, Приднестровской Молдавской Республики, рассматриваемых населением как гарантия свободы и личной безопасности. Попытки военным, экономическим или каким-либо другим путем не допустить зарождения и постепенного становления их государственности, предпринятые как странами – участницами конфликта, так и на многосторонней основе (и здесь можно вспомнить санкции Содружества Независимых Государств против Абхазии или блокадные меры Турции и Азербайджана против Нагорно-Карабахской Республики), нанесли новым образованиям и проживающему в них населению серьезный ущерб, но не достигли цели. Более того, в отдельных случаях, как, например, в грузино-абхазских и грузино-осетинских отношениях методы принуждения только ужесточили непримиримость сторон, в последнее время привели к прекращению сколько-нибудь серьезного диалога между ними.

Единственный атрибут, который сегодня отсутствует у непризнанных государств на пространстве СНГ, чтобы считать их во всех отношениях состоявшимися, это признание их независимости со стороны других государств и международного сообщества в целом. Многократные обращения Республики Абхазия, Республики Южная Осетия, Приднестровской Молдавской Республики о признании их независимости к России имеют обоснование, аргументацию, базируются на 15–16-летнем опыте самостоятельного существования и сегодняшней реальности. Хочу обратить внимание, что все те конфликты, результатом которых стало создание и развитие ныне непризнанных государств, по крайней мере, в два раза дольше продолжаются, чем ситуация с Косово, где в повестку дня вопрос независимости Косово всерьез стал лишь после военного поражения Югославии в результате войны НАТО против Югославии в 99-м году.

Все указанные государства имеют демократическое законодательство, выборные парламенты, независимые судебные системы, рыночные экономические институты, независимые СМИ, институты современного гражданского общества. Будучи дипломатически непризнанными по факту, Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье, Нагорный Карабах являются также участниками международных отношений. Юрисдикция Грузии, Молдовы или Азербайджана на протяжении более 16-ти лет не распространяется на территориях этих непризнанных республик. Существует важный принцип еще римского права – «чем владеешь». Можно сказать, что в течение уже полутора десятков лет государства, которые претендуют на свою территориальную целостность, предусматривающую в этом случае включение Приднестровья в Молдову, Нагорного Карабаха в Азербайджан, а Южной Осетии и Абхазии в Грузию, фактически ни одного дня не контролируют и не владеют, таким образом, положением в этих зонах. Это факт и факт этот тесно связан, безусловно, как я уже сказал в начале, с фактом распада Советского Союза.

Конечно, мы сейчас можем еще и еще раз перечислить правовые, исторические, военно-политические и иные основания, которые привели к существующему положению вещей. Но тема моего сегодняшнего выступления тесно связана с тем, как мы в России на разных этапах воспринимали сам факт этих конфликтов, и сам факт создания и развития непризнанных государств. Мне кажется, что в этом вопросе, как, может быть, в одном из немногих, выражалось определенное расхождение между позицией государства и позицией гражданского общества, того гражданского общества, о наступлении которого мы все время мечтаем, все время торопим и всегда бываем не удовлетворены степенью его созревания в наших условиях.

Напомню, что, если говорить о еще советских временах (а конфликты, безусловно, имеют корни, уходящие в этот период), то, конечно, любые конфликты в Советском Союзе (самый старший из них во возрасту – это нагорно-карабахский конфликт, если иметь ввиду его непрерывную историю) воспринимались как нарушение статус-кво, которое должно быть любыми способами восстановлено, поскольку сама конструкция СССР к этому времени не демонстрировала никакой способности к тому, чтобы пробовать эти вопросы решать иначе, кроме как возвращением к статус-кво. Когда начались события в Нагорном Карабахе, у союзного руководства возникла серьезнейшая проблема, которую оно пыталось решить, во-первых, на началах какой-то равной дистанции от Армении и Азербайджана, а, во-вторых, уговаривая Нагорный Карабах согласиться на поиск решений в рамках существовавшего тогда территориального устройства Советского Союза, в соответствии с которым Нагорно-Карабахская область была частью Азербайджанской Советской Социалистической Республики.

Другие конфликты, которые мы сегодня вспоминали, чуть-чуть моложе и, собственно говоря, эти конфликты произошли уже в процессе активного распада Советского Союза или даже после него. И это во многом предопределило иной подход в нашем отношении к этим конфликтам. Сам по себе распад Советского Союза многим в России раскрыл глаза на реальность или эфемерность так называемой дружбы народов и уж, по крайней мере, вечной дружбы номенклатуры и политических элит. И с этой точки зрения, с самого начала в случае с Южной Осетией, с Приднестровьем или Абхазией была достаточно ясно выражена точка зрения общества и больших масс населения России, которые сочувственно относились к тому, что эти территории, эти автономные образования, не получив реальной возможности самоопределения при том методе распада Советского Союза, который был продемонстрирован Беловежскими соглашениями, - и, таким образом, будучи пораженными в правах, которые они формально, по крайней мере, имели в рамках советского законодательства позднего перестроечного периода, - вынуждены были сопротивляться. Тем более что инициатива самой агрессии исходила не от них, а исходила от правящих кругов Грузии и Молдовы. Властями РФ тогда была занята позиция формального признания территориальной целостности всех бывших союзных республик.

Чем эта позиция мотивировалась? Она мотивировалась тем, что сама Российская Федерация, выходя из Советского Союза, тоже имела свои проблемы (они всем известны), и в течение новой истории российской государственности, уже независимой от СССР, эти проблемы так сдетонировали в истории с Чечней. Именно с тем, чтобы, сидя в таком стеклянном доме, как тогдашняя, начала 90-х годов, Российская Федерация, не разбрасываться камнями, утвердилась точка зрения, что необходимо закрыть глаза на существующие противоречия формального подхода и исходить из территориальной целостности бывших союзных республик.

К этому принципу всегда было много упреков, в том числе и со стороны экспертов и широкой общественности. Мы прекрасно себе представляем всю искусственность административных границ бывшего Советского Союза. И не только, когда дело касается конфликтных зон, но и когда дело касается других территорий, которые не стали зонами конфликтов, но которые потенциально, безусловно, являются конфликтоопасными. Это и Крым, и часть Восточной Украины, которая сегодня является частью украинского государства, это и Северный Казахстан, населенный преимущественно русским населением (сам процесс создания Казахстана в советские годы отличался широким экспериментированием с границами) и т.д.. И, сделав вывод о том, что худой мир лучше доброй ссоры, что примером служит ситуация в Югославии, где в тот момент продолжались очень серьезные столкновения, тогдашнее руководство Российской Федерации выстроило для себя схему, по которой мы всячески стремимся к такому решению возникающих вопросов, при котором в конфликтных зонах и овцы были бы целы и волки сыты: сделать так, чтобы стороны, несмотря на все противоречия между собой, нашли путь друг к другу и, в конце концов, договорились.

Но на пути к этому встали конкретные обстоятельства. Прежде всего, кровопролития в ходе самих конфликтов. Во-вторых, неспособность правящих элит новых независимых государств, не имевших опыта государственности, к компромиссу? их установка на победу и войну до победного конца. Я не буду воспроизводить все эти хвастливые заявления о том, как решить проблему Абхазии путем истребления всех абхазов взамен на потери, которые могут быть понесены Грузией, но при этом не окажутся для нее критически важными. Допустим, что эти заявления сегодня уже в прошлом. Тем не менее, они ярко характеризуют саму неспособность найти вместо грубой силы какие-то аргументы.

Мне кажется, что, став заложниками этой формальной позиции, мы в Российской Федерации (я говорю об официальном уровне) стали испытывать массовые затруднения с тем, чтобы объяснить свою позицию, как, прежде всего, населению в зонах конфликтов, так и своему собственному населению. Конечно, было бы наивно считать, что население России только и думает о том, что же там происходит в местах, которые для многих являются просто географическим пунктом, ничего особенно не говорящим. У всякого населения первостепенные заботы связаны с качеством жизни, уровнем благосостояния и т.д. Но чем больше мы говорим об отношении политических кругов, то есть людей компетентных и просвещенных в проблемах международных отношений, тем больше мы видим противоречий, которые накапливались из-за стремления удержаться в рамках признания никогда не существовавшей в реальности территориальной целостности независимой Грузии, Молдовы и Азербайджана.

Я напомню, что на протяжении этого периода Российская Федерация, которой руководил Борис Николаевич Ельцин, а министром иностранных дел был сначала Андрей Козырев, а затем Евгений Примаков, не только искренне пыталась урегулировать эти конфликты, но и шла на поводу в целом ряде случаев, когда со стороны партнеров по СНГ, каким представлялись власти Молдовы и Грузии, исходили просьбы оказать давление на непризнанные государства с тем, чтобы принудить их к отказу от независимости. Чем, как не давлением, является введение Россией санкций 94-го года против Абхазии, а затем придание этим санкциям уже многостороннего характера в 96-м году в Содружестве Независимых Государств?

Безусловно, достаточно противоречивым было наше отношение к происходящему в Приднестровье, где оказались затронуты судьбы военнослужащих нашей 14-й армии, что в 92-м году привело к тому, что военные в Приднестровье вынуждены были вмешиваться. Тем не менее, на протяжении всей этой истории было много попыток со стороны официальной дипломатии каким-то образом продемонстрировать свою готовность пойти навстречу Молдове в решении приднестровской проблемы.

Мы видим, что, несмотря на все эти попытки, к концу последнего десятилетия XX века они фактически пришли к нулевому результату. Мы не добились на почве своего признания территориальной целостности Грузии и Молдовы каких-то результатов, которыми мы могли бы гордиться как успехами нашей внешнеполитической линии. Напротив, и Грузия, и Молдова с разной степенью и в разной степени все больше и больше встраивались в отношения с другими государствами, выражали все более агрессивное желание быть проводником чужого влияния в регионе и бороться с тем, что считалось российским интересом.

Заметьте, что в отношениях с Грузией уже в начале XXI века мы фактически пошли на все те условия, которые Грузия выставляла в качестве абсолютно обязательных для урегулирования российско-грузинских отношений. Были выведены воинские контингенты и ликвидированы военные базы Российской Федерации. Уже в начале нового правления, правления Михаила Саакашвили, пришедшего к власти, как это бывает в Грузии в результате переворота мы отказались от сколько-нибудь активного вмешательства в конфликт в Аджарии, хотя в соответствии с Московским и Карским договорами имели прямые основания для того, чтобы беспокоиться о судьбе Аджарской автономии. Мы были гарантами вместе с Турцией этой автономии, и мы могли бы действовать более активно. Но мы принесли все это на алтарь отношений с Грузией. Имели ли мы со стороны Грузии в этом вопросе какую-то взаимность или, по крайней мере, хотя бы смягчение риторики? Ничего похожего. В Грузии по-прежнему ключевым вопросом улучшения российско-грузинских отношений является судьба Абхазии и Южной Осетии. От нас, как вы понимаете, требуют ни много, ни мало отказа от всяких связей с Южной Осетией и Абхазией, вывода оттуда миротворческих контингентов, которые в свое время были введены по приглашению сторон конфликта, в том числе и Грузии, и которые сегодня при всех издержках этого миротворчества выполняют основную роль по поддержанию мира в регионе. Мы видим, что все-равно, как бы мы ни хотели быть приятными во всех отношениях, мы не можем быть приятными во всех отношениях для всех сторон конфликта. Мы виноваты уж тем, что у нас есть там влияние и есть интерес. И не виноваты мы будем только тогда, когда окончательно и свое влияние и свои интересы предадим в жертву чужим интересам, чужому влиянию. Вот тогда, вероятно, мы заслужим аплодисменты вслед за Михаилом Сергеевичем Горбачевым, который заслужил такие аплодисменты в связи с воссоединением Германии и своим согласием на целый ряд других шагов по развалу системы социализма и тогдашнего советского военно-политического блока.

Теперь, переходя уже к более современному периоду, хочу отметить, что, как сами видите, с приходом нового руководства России, с приходом Владимира Путина, отношение к существующим конфликтам на территории СНГ стало меняться на более прагматичное. Стало очевидно, что это не мелочь или какое-то досадное недоразумение, что существуют непризнанные государства, что их мнение необходимо учитывать. Было сделано несколько попыток достичь взаимопонимания как в случае с грузино-абхазским, грузино-осетинским конфликтами, так и в случае с приднестровским конфликтом. В случае с Приднестровьем наиболее яркий пример - это посредническая активность России, которая фактически привела к договоренности в 2003 году, известной под названием «меморандума Козака». Однако под влиянием западных стран, выраженных через соответствующие международные организации, прежде всего ОБСЕ, эта договоренность была сорвана в самый последний момент, хотя на всех страницах документа есть подписи действующего руководителя Республики Молдова. Когда руководство Молдовы было поставлено в ситуацию выбора – или урегулирование с Приднестровьем или хорошее отношение с западными странами, - оно предпочло, вопреки всем своим предвыборным обещаниям и своим обязательствам в рамках переговорного процесса, быть правильно понятым на Западе, а не правильно понятым в России. И это привело к следующему периоду охлаждения отношений между Россией и Молдовой и отказу России от активных действий по выдвижению новых инициатив, раз стало ясным, что прежние инициативы отвергаются по определению.

Мы в Государственной Думе нового созыва проявили инициативу по проведению слушаний, участниками которых были многие из вас. Безусловно, вокруг этих слушаний и их итогов развернулась борьба в самой Российской Федерации. Я не могу, положа руку на сердце, считать верхом совершенства документ, который нами был принят в форме заявления Государственной Думы о государственной политике по отношению к Абхазии, Южной Осетии и Приднестровью. Это компромиссный документ. И у вас в материалах есть стенограмма заседания Государственной Думы, из которой ясно, что шла борьба за отдельные формулировки, шла борьба за то или иное понимание. Мы в Российской Федерации сегодня имеем все основания исходить из того, что ни Абхазия, ни Южная Осетия не предполагают для себя возвращения в состав Грузии. И сложно себе представить, что после всего происшедшего можно верить в то, что такое решение возможно, кроме как в результате войны и военного поражения Абхазии и Южной Осетии. Поражения, которое привело бы к очередной гуманитарной катастрофе, очередному потоку беженцев и уж, во всяком случае, привело бы, безусловно, к серьезнейшей угрозе интересам Российской Федерации. Я не допускаю для себя мысли, что какое-нибудь руководство нашей страны, все-равно – нынешнее или будущее, будет безучастно взирать на то, что происходит в Абхазии и Южной Осетии, если против них будут предприняты какие-то агрессивные действия со стороны Грузии. Эту сторону дела мы отразили в заявлении, и вы, наверное, на это обратили внимание. Но продолжается дискуссия о том, а надо или не надо нам признавать Абхазию и Южную Осетию? Моя личная точка зрения, что, безусловно, нужно признавать, поскольку неопределенность, которая таким образом в очередной раз воспроизводится, и нежелание воспользоваться моментом, связанным с признанием Косово, скажется самым негативным образом на перспективах развития всего этого региона, в том числе и самой Грузии. Грузия продолжит надеяться на то, что это когда-либо возможно: возможен реванш или какое-то предательство, которое волшебным образом вернет и Абхазию, и Осетию в состав Грузии.

Впереди у нас важные события, в том числе, вы знаете, Олимпиада в Сочи в 2014 году. Сегодня на примере событий, которые проходят в связи с выступлениями из-за Тибета, того, как это оркестрируется в мире, чтобы поставить в зависимое, оправдывающееся положение Китайскую Народную Республику, мы видим, что при желании даже из мухи можно вырастить слона и сделать, таким образом, само проведение Олимпиады вопросом конфликта. Можно себе представить, что если мы будем затягивать решение вопроса о признании Абхазии и Южной Осетии, то в 2014 году мы с гарантией получим такую же ситуацию, такую же попытку. Лучше пережить все издержки такого признания раньше, сейчас с тем, чтобы к этому времени раны уже зарубцевались, и мы нашли бы новый «модус вивенди» в регионе.

Это моя точка зрения. В чем-то она нашла отражение в документе, нами принятом, в чем-то не до конца нашла. Я никак не могу согласиться с целом рядом формулировок, которые в этом заявлении проскочили и совершенно не были обязательными. Очередное ритуальное признание территориальной целостности, хотя ее, этой территориальной целостности, как не было, так и нет. В очередной раз формальные слова о суверенном праве той же Грузии выбирать членство в НАТО. Собственно говоря, никто и не сомневался на этот счет, и не было необходимости нам тащить это в свой документ. Но в целом, я считаю, что в том, что касается позиции, заявленной в документе по Южной Осетии и Абхазии, нам, скорее, удалось, чем не удалось продемонстрировать свое отношение. Другое дело, как этим воспользуются исполнительная власть, Президент, Правительство, Министерство иностранных дел. Я бы здесь предостерег от какой-то расслабленности в связи с теми или иными результатами саммита в Бухаресте. Потому что, не исключаю, надо быть абсолютным утопистом (а мне кажется, что лидеры западных стран ими не являются), чтобы считать, что возможно в этой ситуации при нынешнем положении в зонах конфликтов реально рассчитывать на восстановление территориальной целостности Грузии, приглашая ее в НАТО. Очевидно, что это только спровоцирует ускорение признания со стороны России. Так что, скорее всего, мне кажется, в Бухаресте не произойдет приглашения Грузии к присоединению к Плану действий. Но обязательно будет, я уверен, выдумана такая конструкция, при которой, формально не соглашаясь и не принимая Грузию в План действий, выдадут что-то промежуточное, вроде «фигового листка» типа «Партнерства во имя мира», с помощью которого будут мистифицировать грузинскую общественность и рассказывать о том, что требования Грузии удовлетворены. С другой стороны, нас будут разводить объяснениями, что не приняли Грузию в соответствии с ее заявкой к Плану действий, чтобы в очередной раз размагнитить Российскую Федерацию. А ведь вопрос связан не с саммитом в Бухаресте, вопрос связан с косовским прецедентом. А этот вопрос, по-моему, ведущие государства НАТО по-иному решать не собираются – не собираются отказываться от своего признания независимости Косово.

Теперь в отношении Приднестровья и Нагорного Карабаха. Я бы очень хотел быть правильно понятым. Мне кажется, есть ряд объективных обстоятельств (я о них говорил во время слушаний), которые ограничивают наши возможности признания Приднестровья. Прежде всего, мы, конечно, должны быть застрахованы от того, что такое признание не приведет к всплеску насилия. В случае с Абхазией и Осетией у нас в какой-то степени есть такая гарантия, основанная на том, что они примыкают к государственной границе Российской Федерации. В случае с Приднестровьем нам приходиться делать поправку на поведение соседней Украины. А поведение Украины сегодня далеко от желания признать независимость Приднестровья. Украина в лице своих властей так трепетна, толерантна к западной позиции, что даже, казалось бы, в вопросе, который для самой Украины является важным, – признавать или не признавать Косово, – она набрала в рот воды, и это молчание или мычание Украины продолжается уже в течение нескольких месяцев. Потому что признать Косово, – значит сделать возможным и на самой Украине воспроизводство подобных событий, а отказать в признании Косово, – значит, огорчить тех американских друзей, от которых мы так зависим. Можно ли, на самом деле, верить, что Украина, даже исходя из корыстных побуждений, будет разыгрывать карту независимости Приднестровья? Мне кажется, наши приднестровские коллеги, которые тут наговорили очень много упреков в адрес Российской Федерации, не свободны от иллюзий на этот счет. Потому что одновременно с тем, как они пытаются (это их право, безусловно) объяснить свою позицию России, им кажется, что они могут разыграть украинскую карту. Это не получится.

Теперь о том, что касается реальных предложений Президента Воронина. Я был только что в Кишиневе, на конференции, посвященной приднестровскому урегулированию в контексте европеизации Молдовы. Мне пришлось в начале выступления сказать, что я рассматриваю британское финансирование этой конференции как форму покаяния, потому что, собственно говоря, актуальность признанию Приднестровья, как и признанию Осетии, Абхазии и Нагорного Карабаха, дает признание Косово западными странами, в том числе Великобританией. Это, во-первых. А, во-вторых, если бы в 2003 году не давление со стороны Запада, мы бы обсуждали на этой конференции другие проблемы в контексте уже начавшегося процесса взаимного компромисса, и именно они ответственны за срыв. Но давайте разберемся с позицией, которую высказал Президент Воронин. Эта позиция, безусловно, может рассматриваться как положительная инициатива в развитии молдово-российских отношений, но она ничего не добавляет, к сожалению, к развитию диалога между Молдовой и Приднестровьем. Я хочу, чтобы было понятно: мы в Российской Федерации видим это и пытаемся сегодня добиться от молдавской стороны конкретных предложений по статусу Приднестровья, хотя бы на базе тех, которые содержались в меморандуме Козака. По крайней мере, я надеюсь на то, что так происходит. Но ничего пока, кроме разговоров, нет. И, безусловно, то, что эти разговоры все-таки идут, заставляет нас проявлять какую-то сдержанность в отношении признания Приднестровья.

Давайте будем говорить еще и о другом. Тут много говорилось о том, как американцы могут, а Россия не может себе позволить вести. Ну так это абсолютная правда! И никто не должен здесь на этот счет питать какие-либо иллюзии. Не все может Российская Федерация, к сожалению, в том числе и на территориях, которые были когда-то частью общего целого. И с этой точки зрения мы не можем себе позволить одновременно в момент, когда решается вопрос о заявке Украины и Грузии в НАТО, разбить все горшки с Молдовой, которая такую заявку не подает. Имейте терпение и понимание этого!

В отношении российского посла, который до сих пор не побывал в Приднестровском университете. Встречный вопрос: а почему ректор Приднестровского университета, один из главных инициаторов это конференции, здесь отсутствует? Понятно, почему. Потому, что в Приднестровье решили обидеться. На обиженных, уважаемые друзья, воду возят. И, мне кажется, что ваша дипломатия в этом отношении могла бы быть гораздо более гибкой и умной. Пока она, к сожалению, такой не является. Посол Российской Федерации в Молдове полгода. Я уверен, он обязательно побывает и в Приднестровском университете, и где бы то ни было, не надо лепить из него образ врага.

Я думаю, что должно быть понятно: мы не заинтересованы в том, чтобы дух Приднестровья, его желание добиться решения своего вопроса, был каким-то образом подавлен. Мы в этом абсолютно не заинтересованы. И я лично, и мои коллеги будем стараться этого не допустить. Мы не всемогущи, но мы стараемся всячески подчеркнуть, и проведением этой конференции, между прочим, мы лишний раз хотели бы доказать, что мы против того, чтобы какая-то травма наносилась Приднестровью от того, что сегодня мы не можем сказать: «Мы завтра признаем Приднестровье». Мы просто вводили бы вас в заблуждение, если бы сказали, что это возможно. Не только по объективным, но и по субъективным обстоятельствам, связанным с не очень уклюжей дипломатией Приднестровья с целом ряде случаев. Но, тем более, могу сказать, что у нас нет абсолютно никакой иллюзии в отношении поведения Молдовы. И это тоже должно быть ясно.

И последнее. В отношении Нагорного Карабаха. Безусловно, когда дело касается Нагорного Карабаха, Российская Федерация не является в такой степени ответственной за вопросы признания, в какой является Республика Армения. И мы, прежде всего, ориентируемся и должны ориентироваться на позицию Республики Армения. Республика Армения на сегодня Нагорный Карабах не признала. Я не хочу, безусловно, чтобы это было поводом для какого-то столкновения интересов между Карабахом и Арменией. Но также понятно, что предъявлять к Российской Федерации в такой ситуации претензии сложно. Обращения Нагорного Карабаха к Российской Федерации с просьбой о признании не было. Вот почему и только поэтому, мы не говорим сегодня о признании Нагорного Карабаха. Хотя было бы честно сказать и другое: да, у России очень непростая ситуация, поскольку Россия состоит в приоритетных отношениях с Арменией, но состоит и в отношениях с Азербайджаном. Они не столь приоритетны, даже по профильному признаку: Азербайджан не является членом ОДКБ, а Армения является членом ОДКБ. И, безусловно, если дело дойдет до серьезных вещей, это все предопределяет. Но мы бы хотели, в силу происходящего на Северном Кавказе, сохранить с Азербайджаном ровные отношения. У кого-то в российском руководстве эта точка зрения очень активно выражена, у кого-то – менее активно, но она присутствует. И это связывает в определенной степени нам руки.

Мне кажется, что и Приднестровье, и Нагорный Карабах, тем не менее, имеют самостоятельный, очень серьезный потенциал для того, чтобы эти конфликты разрешились. В случае с Нагорным Карабахом (что бы по этому поводу не говорилось), это статус в обмен на территории. Вот она, договоренность. Она очевидна всем, кто смотрит на карту. Возвращение ряда районов Азербайджана, которые сегодня контролируются силами самообороны Нагорного Карабаха, взамен на твердые гарантии статуса Нагорного Карабаха. Конечно, до этого очень далеко. Но это то, вокруг чего, как кот вокруг крынки, все ходят. В случае с Приднестровьем, мне кажется, (конечно, я против того, чтобы выдавать за тигра кролика, который сидит в клетке, и считать новыми предложениями Воронина то, что не является нынешними новыми предложениями), тоже понятно, что президент Воронин представляет ту часть молдавской политической элиты, которая просто кровным образом заинтересована в компромиссе с Приднестровьем. Потому что, если этого компромисса не будет, не будет и их. И, может быть, уже в следующем году, когда пройдут выборы. Потому что иначе, рано или поздно, румынизация Молдовы, ее втягивание в Румынию, сделают невозможным разработку того самого молдавинизма, о котором сейчас вспоминали. И здесь тоже возможен компромисс. Возможен, но не обязателен. Это зависит от обеих сторон.

Я очень сожалею (последнее, что хочу сказать), что во время обсуждения в Госдуме, где царят страсти, как, наверное, заметили, те, кто смотрел или читал стенограмму, ознакомился с материалами, и во время парламентских слушаний, были неаккуратные формулировки, были неверные объяснения. Не все достаточно искушены или имеют опыт. Тем не менее, я убежден, что новая завтрашняя позиция Российской Федерации в отношении непризнанных государств формируется в наше время. И она неизбежно движется по направлению к признанию реальности и к постановке целого ряда вопросов, которые прежде считалось неудобным ставить. Мы просто должны понимать, что это превращение не бывает в одночасье и одномоментно.

Большое спасибо.

[Версия для печати]