Преодоление Кавказа

 Газета.Ru, 25.12.08

Сергей Маркедонов

Бурные события уходящего года изменили Кавказ больше, чем предыдущие 15 лет, и положили начало поиску нового статус-кво в регионе.

В августе 2008 года Большой Кавказ оказался в фокусе глобальной политики. И это, пожалуй, главный итог уходящего года для этого региона. Этот тезис – не красивая метафора.

Ревизионисты из Москвы

Именно на Южном Кавказе впервые после распада Советского Союза в декабре 1991 года началось изменение геополитического ландшафта всей Евразии. Именно здесь были нарушены принципы так называемого «беловежского национализма», когда границы между республиками бывшего СССР определялись и признавались в качестве межгосударственных рубежей. Таким образом, именно здесь был создан первый прецедент пересмотра границ между республиками некогда единого Союзного государства. На Кавказе появились первые в Евразии частично признанные государства, чью независимость отрицает ООН, но признает РФ, постоянный член Совета Безопасности.

В ходе «пятидневной войны» в Южной Осетии Москва впервые после 1991 года сделала заявку на роль государства-«ревизиониста», то есть страны, готовой и к пересмотру межгосударственных границ, и своих отношений с нерегиональными игроками (США, Европейский Союз).

До 2008 года внешняя политика России была политикой страны, для которой высшей ценностью является поддержание существующего статус-кво. Так было, когда РФ заключала Дагомысские соглашения 1992 года и Московские соглашения 1994 года, а потом пыталась гарантировать их выполнение. С признанием независимости Абхазии и Южной Осетии Москва изменила правила игры, хотя в дальнейшем российское руководство всячески подчеркивало избирательный характер своего «ревизионизма». Фактически косовская методология американской администрации была скопирована Кремлем. Тезис о том, что самоопределение Сухуми и Цхинвали – особый случай, не имеющий отношения к Нагорному Карабаху и Приднестровью, – звучал не раз и для внутреннего пользования (выступление Сергея Лаврова в Совете федерации), и в переговорах с представителями Азербайджана и Молдовы.

В этом проявилось, пожалуй, главное противоречие российской кавказской политики в 2008 году. С одной стороны, постепенное нарастание ревизионизма в течение всего года, итогом которого стала самоликвидация Москвой статуса миротворца в Южной Осетии и Абхазии и превращение России в военного и политического гаранта безопасности этих территорий. В 2008 году Кремль определил Кавказ как зону своих «жизненно важных интересов», продемонстрировав, что здесь компромиссы с Западом могут быть минимальны.

В то же самое время Москва пыталась сохранять статус-кво там, где была такая возможность. Это проявилось в подготовке и подписании Майндорфской декларации по урегулированию в Нагорном Карабахе. Документ подчеркивает необходимость сохранения старого формата мирного процесса (Минской группы ОБСЕ), а также отказ от любой попытки изменить сложившийся баланс военной силой. Отказ от «ревизионизма» Москва продемонстрировала и в отношениях с Западом.

Вслед за недолгим по времени конфронтационным стилем «пятидневной войны» российская власть вернулась к рассуждениям об отказе от «односторонних действий» и необходимости решать вопросы европейской безопасности (включая и проблемы Кавказа) «коллективным умом».

Этот тезис стал главным в выступлении президента России Дмитрия Медведева на форуме по безопасности в Эвиане 12 октября 2008 года, а также в его президентском послании. Как важную площадку для нормализации отношений с Западом Кремль стал рассматривать и Женевские переговоры по стабильности и безопасности на Кавказе. Запад также уже осенью 2008 года ушел от черно-белой оценки «пятидневной войны» и ее последствий, признал (хотя и косвенно) некие новые реалии в Абхазии и в Южной Осетии, а также готовность обсуждать их с Россией вместо изоляции последней.

Таким образом, именно на Южном Кавказе начал формироваться новый статус-кво не только в отдельно взятом регионе, но и на всем постсоветском пространстве. Отсюда и то внимание, которое он теперь привлекает.

Эхо Южного Кавказа

Российско-грузинский конфликт, достигший своего пика в августе 2008 года, снова, как это уже не раз бывало в 90-е, эхом отозвался на российском Северном Кавказе. Батальон «Восток», состоявший из этнических чеченцев, в составе регулярных частей российской армии принял участие в операции в Южной Осетии. Политическую, социальную и медийную поддержку своим соплеменникам оказала Северная Осетия. В это же самое время представители адыгских этнонационалистических движений (прежде всего, кабардинского) Северного Кавказа были готовы послать в район конфликта своих добровольцев. Это заставило вспомнить о грузино-абхазской войне 1992-93 годов, когда победа Абхазии в значительной мере была обеспечена войсками Конфедерации горских народов Кавказа. На этот раз неконтролируемого участия добровольцев в конфликте не было. Но

сила «адыгского мира» была продемонстрирована в ходе ноябрьского Чрезвычайного съезда черкесского народа, на котором прозвучали лозунги о создании отдельного национального субъекта РФ. При этом эта цель и самоопределение Абхазии были связаны его инициаторами в единую логическую цепочку.

Иное отношение к событиям в Южной Осети было продемонстрировано в Ингушетии (и все это на фоне общей дестабилизации в республике). Массированное восстановление Цхинвали на фоне недостаточного внимания федеральных властей к проблемам Ингушетии стало одним из негативных факторов в отношениях между Москвой и Магасом в уходящем году.

Вообще, сегодня влияние событий в Абхазии и в Южной Осетии на ситуацию на Северном Кавказе трудно оценивать однозначно. С одной стороны, налицо спад этнического сепаратизма и подъем радикального ислама. С другой – на фоне набирающего обороты финансово-экономического кризиса нельзя не видеть, что Москва создала потенциально опасный прецедент этнополитического самоопределения. При этом не «мирного развода» по-словацки или по-черногорски, а самоопределения через силу и внешнее вмешательство.

Авторитарная стабильность и небезопасная демократия

Вместе с тем, признавая ключевую роль геополитического фактора на Большом Кавказе, нельзя пройти мимо знаковых внутренних событий в государствах региона в уходящем году. В Грузии, Армении и Азербайджане в 2008 году прошли президентские выборы. Однако лишь в одном случае произошла смена главы государства. В Грузии 2008 год стал годом еще и парламентской избирательной кампании. И во всех трех случаях выборы не стали торжеством демократии, а, напротив, закончились укреплением авторитарных начал и снижением легитимности власти. Хотя и здесь не обошлось без важных прецедентов для всего постсоветского пространства. В Армении первый президент, покинувший власть 10 лет назад, попытался снова возглавить страну с помощью выборной процедуры. Впрочем, этот опыт закончился печально.

Если в Грузии и в Азербайджане «праздники демократии» на этот раз обошлось без кровавых эксцессов, в Армении трагические события начала марта по аналогии с 9 января 1905 года в Санкт-Петербурге стали называть «кровавой субботой».

Однако власти Армении после использования силы против оппозиции начали некоторую «оттепель» как внутри страны (привлечение части умеренной оппозиции во власть), так и во внешней политике (начало диалога с Турцией). Власти же Азербайджана, ощутив электоральный успех на президентских выборах, пошли в канун нового года на внесение поправок в основной закон страны, предполагающих снятие ограничений для переизбрания главы государства больше двух сроков подряд.

И в Грузии, и в Армении, и в Азербайджане в 2008 году снова был предложен выбор: авторитарная стабильность или же нестабильная и, главное, небезопасная демократия.

К сожалению, оппозиционеры во всех трех странах не предложили ничего, что выходило бы за рамки повестки дня начала 1990-х годов (лозунги «национальной демократии», антиимперский и антибюрократический пафос). Разница только в одном. В 2008 году критиками бюрократии стали те, кто 10–15 лет назад уже побывали у власти и, мягко говоря, не стали образцами открытости и толерантности. А потому помимо всяких административных ресурсов и контроля над СМИ авторитаризму на Большом Кавказе помогли общественные умонастроения. В этом плане показательно мнение азербайджанской правозащитницы Новеллы Джафароглу: «Впереди еще 5 лет. Если за это время Ильхам Алиев на деле докажет, что он является президентом народа, а не коррупционеров, устранит чиновничий произвол и безработицу, обеспечит свободу слова, прессы и собраний, освободит политзаключенных, то я первая стану ратовать за предоставление ему возможности еще раз баллотироваться в президенты».

Плюсы и минусы дистанционного управления

На первый взгляд, инициативы российской власти по изменению Конституции 2008 года (введение шестилетней президентской легислатуры) к Кавказу не имеют прямого отношения. Однако при этом упускается из виду очень важный сюжет. Конституция РФ была, среди прочего, принята не только путем референдума, но и на основе федеративного договора (который считается источником основного закона страны). При позитивных тенденциях развития страны эта тема так и останется невостребованной.

В случае же форс-мажорных сценариев (на фоне финансового кризиса) найдутся желающие доказать, что нововведения, инициированные Кремлем, нарушают согласие российских регионов.

Действительно, на Северном Кавказе такие правовые тонкости не обсуждаются. И если кто и начнет правовое обсуждение процесса «делегитимации» Конституции, то это будет Татарстан. Но это обсуждение, говоря словами Ленина, могут «подхватить, закалить и укрепить» северокавказские элиты. Особенно в этой связи следует иметь в виду Чечню, которая де-факто уже имеет особый статус внутри России.

В уходящем году Москва пыталась изменить ситуацию на Северном Кавказе. Речь идет, прежде всего, о замене президента КЧР Мустафы Батдыева на Бориса Эбзеева и президента Ингушетии Мурата Зязикова на Юнус-бека Евкурова. Владимир Путин, занятый строительством «властной вертикали», заботился, прежде всего, о лояльности местных элит и нужных результатах на выборах всех уровней. Дмитрий Медведев снял двух северокавказских лидеров, которые давали Кремлю и «Единой России» просто зашкаливающие результаты, близкие к ста процентам. Их лояльность была выше всякой нормы.

Две кадровые замены показали, что Москва пытается принять в расчет общественное мнение (особенно в случае с Ингушетией) и не считает лояльность единственным критерием эффективности регионального менеджмента.

Более того, новые назначенцы – пример успешной интеграции выходцев из Северного Кавказа в общероссийские структуры (гражданские в случае с Эбзеевым и военные в случае с Евкуровым). Однако эти кадровые замены стали только двумя каплями в море. «Дистанционный подход» к управлению регионом (когда взамен внешней лояльности региональные элиты получают значительную управленческую автономию) в 2008 году не ослаб. Это проявилось в новых амбициях, прежде всего, президента Чечни. Отсюда возникновение сверхсложной дилеммы: смена власти чревата нестабильностью, но ее сохранение также не сулит ничего доброго, ибо пролонгация власти нынешних лидеров воспроизводит радикальный протест, включая экстремистские формы радикального исламизма.

Как бы то ни было, в 2008 году Большой Кавказ не стал более стабильным. Напротив, появилось много новых вызовов как внутри региона, так и тех, которые имеют серьезное влияние на весь комплекс международных отношений. Однако именно уходящий год стал началом складывания нового статус-кво в кавказском регионе. Его уточнение (а может быть, и опровержение) станет главной задачей повестки дня года 2009.